Белая кость
Шрифт:
Поначалу офицеры корабля воспринимают заход в Магадан с интересом. Быстро показывают обществу, как мало «оперившихся» среди «окольцованных». Творят романтические подвиги, тратят в злачных местах свое офицерское жалование. Количество «подвигов» напрямую зависит от «золотого запаса» и заметно уменьшается по мере убывания денежных и спиртовых заначек.
Над кораблем постепенно повисает атмосфера всеобщего раздражения, молчаливой тоски и скуки. Она парит
Лишний раз убеждаешься, что «ностальгия», как явление, силой обстоятельств, является чисто русской «бацилой». Разговоры о доме, о семьях, о делах насущных слышатся чаще. В этот-то период наибольшую заинтересованность происходящим в коллективе проявляет замполит. Пытаясь выяснить по точнее, возможные причины происходящего в офицерской среде, для своей, замовской отчетности: анализа и доклада в политотдел о проделанной воспитательной работе. На банальный вопрос своим информаторам: «В чем дело?» он зачастую получал не менее «серьезный» и совершенно бесхитростный ответ: « Надоело. Деньги кончились, спирт кончается — жизнь начинает терять смысл. Пора домой, очень в семью тянет!»
Как-то в субботу по договоренности с местным мичманом-«аборигеном», как всегда, за бутылку спирта, мылись в его загородной бане. В этот раз парились и мылись вчетвером: механик, штурман, минер и доктор. Настроение было средней паршивости, в этот день даже до спиртного не дотронулись.
После первого захода в парилку штурман задержался и по старой курсантской привычке постирал носки. Офицеры пили чай из пузатого самовара, когда штурман, выйдя в предбанник, стал развешивать на веревочке у раскаленной печки свои постирушки.
— Носки — это лицо джентльмена! — бросил он коллективу, чувствуя изучающие взгляды присутствующих.
Без особых уточнений всем стало ясно, что после бани он «мылится» на романтическое свидание. В бригаде среди офицеров Александр слыл заядлым холостяком и таким же заядлым «карьеристом». Тридцатилетний капитан-лейтенант, являясь отличным специалистом, совершенно не рвался в старпомы. По жизни у него было два хобби: рыбалка и бабы. Причем второе — преобладало. Он умел мастерски «раскрутить лабуду», сплести красивые лапти и, с необыкновенной легкостью развесить их на уши, выбранной им красавицы. Словом, мог удивить. Понравиться любой бабе. Восхищенные друзья всегда говорили: «Ну, Санька, от тебя бабы кипятком стены моют». Успешный по юности боксер, а теперь в меру выпивающий, курящий, по-флотски ругающийся матом
Только штурман с доктором пошли на второй заход в парную, как прохиндей-минер, сняв с веревки совсем еще мокрый носок, вывернул его наизнанку, и, как презерватив надел на руку. Затем открыл дымоход, не используемой летом маленькой печки, стоящей в предбаннике, и решительно поводил рукой с надетым на нее носком, по стенкам дымохода и, снова вывернув носок, повесил его на место. Затем, он повторил все манипуляции со вторым «карасем».
Через минуту, как ни в чем не бывало, минер молча присоединился к парящимся.
Носки высохли, и штурман засобирался. Его убытие «на дело», отметили очередным заходом в парную. Попив еще чаю и поглазев в плохо показывающий телевизор, офицеры отправились ночевать на лодку. Настроения не было. Магадан со своими «красотами» уже порядком всем надоел.
Ночью, на спящую лодку, неожиданно вернулся штурман, и началось такое!? Цирк-шапито, да и только. Клоуны Олег Попов и Юрий Никулин со всеми известными укротителями мелкого и крупного зверья, — могли просто отдыхать.
Первый «удар» приняла вахта вместе с мичманом-дежурным по кораблю. К моменту прибытия в центральный пост, вдоволь наоравшись на уже наказанного боцмана, командир БЧ-1, изматерив поднятую им по тревоге штурманскую команду, отправил ее в 2 часа ночи устранять замечания, обнаруженные на корпусе и мостике.
Разуваться, обезумевший штурман, начал в центральном посту, куда на шум, как мухи на дерьмо, уже сползлись замполит, врач и механик. Минутой позже, с лицом ребенка, источая святость, проявился минер.
Из чистых с виду носков штурмана окружающим вдруг явились ноги тропического кочегара.
Чистюля и аккуратист по жизни, штурман едва не плакал. В глазах стояло что-то напоминающее слезы. Замполит, обалдевший от увиденного, и вообще ничего не понимающий, насколько позволяло пространство центрального поста большой дизельной подводной лодки, «нарезал» круги вокруг кресла, в котором безвольно, как брошенная ветошь, раздвинув грязные ноги, сидел расстроенный навигатор. Зам. периодически наклонялся, откровенно шевелил ноздрями, фильтруя ими воздух отсека, пытаясь кустарно определить, пил штурман или нет. Затем тоном неоспоримого факта выдавил: