Белая леди
Шрифт:
Мария Лавлок Торренс родилась спустя десять месяцев после свадьбы Уиллы и Питера. Малышка была удивительно красивой и казалась абсолютно нормальной, но существовали сомнения, что в дальнейшем у нее могут начаться проблемы с гипофизом, как у ее матери. Правда, медики говорили, что эти проблемы могут быть исправлены серией специальных уколов, и Уилла, как всегда спокойно, решила, что станет этим заниматься, когда у девочки будут заметны какие-нибудь отклонения от нормы. Конечно, Уилла не могла представить себе, что ее признание заставит мужа сбежать от нее с воздушной гимнасткой.
— Не понимаю, какое признание?
— На
— В чем призналась?
— Что малышка была дочерью Берни.
Когда Питер был со своей подружкой Эгги в Сиэттле и они лежали обнаженные в постели, он ей признался, что отец ребенка — Берни Хэйл. Эгги была поражена, и тогда он объяснил ей, что второе имя «Лавлок» Уилла дала девочке, чтобы как-то напомнить о ее настоящем отце. Уилла клялась, что была с ним в постели только раз. Один-единственный раз! Но Питер сомневался. Зачем ей тогда называть девочку Мария Лавлок? Уилла клялась, что произошло все это из-за того, что она выпила слишком много шампанского, желая отпраздновать телеграмму, полученную ею от Джона Ринглинг Норта, где говорилось, что Уилла является самой блистательной артисткой цирка.
Он обещал ей номер в своем цирке, если она пожелает покинуть «Стедман энд Роджер». В тот день Берни играл в покер с Уиллой и другими девушками.
Он остался, чтобы помочь Уилле прибрать в комнате после игры, когда прибыла телеграмма. Уилла была очень рада и попросила Берни открыть бутылку шампанского, стоявшую у нее в холодильнике. Это был подарок от неизвестного обожателя, который видел ее номер и на следующий день прислал ей шампанское. Они выпили, а потом… одно потянуло за собой другое. Берни Хэйлу было двадцать лет. Его семья и друзья остались в Лондоне, а Уилле было восемнадцать, и она была доброй девушкой. Берни начал ей жаловаться на тоску, и Уилла утешила его…
Так думала Эгги. Потом она решила, что именно так и должно было случиться. Питер был на семь лет старше ее. Он был взрослый серьезный мужчина, который постоянно разъезжал по стране, а Берни был под рукой у Уиллы; он был удивительно красивым молодым человеком, и конечно, нельзя было не обратить на него внимания, когда он висел под куполом цирка на своих роскошных кудрях. Его молодое гибкое тело в шелковом трико сверкало в свете прожектора, когда он вращался по кругу, жонглируя раскрытыми шелковыми зонтиками.
— Уилла призналась мужу, что была вместе с Берни только раз, и то в состоянии хорошего подпития, но кто может в этом поручиться? Если они были вместе только раз, зачем она назвала девочку «Лавлок»? Если она действительно была с ним в постели всего один раз, зачем она потом во всем призналась мужу?!
— Она сама вам все это рассказала? — спросил Мэттью.
— Нет, я сама обо всем догадалась.
— Даже когда вы стали друзьями и прошло много лет…
— Она лишь однажды сказала, что они были в постели только раз и что Берни для нее ничего не значит.
— Как она узнала, что это его ребенок?
— В ту ночь она не предохранялась.
— Но это совсем ничего не значит…
— Нет, она обычно всегда предохранялась. Понимаете, она боялась, что у ребенка могут быть проблемы с гипофизом. Но в ту ночь, с Берни, она выпила. Вы знаете, мы можем много чего натворить после шампанского.
— Мария что-нибудь об этом знает?
— Упаси Боже,
— Значит, вы и Питер Торренс были вместе около года…
— Одиннадцать месяцев…
— …А потом вы вернулись во Флориду?
— Да, но Питер не вернулся. Я не знаю, куда он поехал. Сейчас он живет в Атланте.
— А вы вернулись в цирк?
— Да, и оставалась там до того случая с медведем. Это произошло восемь лет назад.
— Вы с тех пор видели Торренса?
— Да, на прошлой неделе.
— Что?
— Он заезжал сюда на прошлой неделе.
— Вы хотите сказать, сюда? В Брэдентон?
— Ну, в Калузу.
— Для чего?
— Он считает, что ему по закону принадлежат тридцать процентов акций цирка.
В последний день марта в половине одиннадцатого телефонная компания сделала широкий жест и прислала Блуму список телефонных звонков. Правду сказать, этот список был не тем, о чем запрашивал Блум — в нем просто перечислялись звонки, сделанные из офисов «Саммервила энд Хоуп», но там не было звонков, которые Мэттью сделал из дома.
Как только он получил распечатку, то сразу же позвонил в офис Мэттью и поговорил с секретаршей по имени Синтия Хаэллен, которая быстро объяснила ему, что некоторые из звонков были к постоянным клиентам: в банки, адвокатские фирмы, бухгалтерию, к прокурору штата, судебным служащим и другим личностям, с которыми регулярно переговаривались служащие «Саммервил энд Хоуп». Два номера она не смогла идентифицировать, но обещала Блуму перезвонить, как только проверит их.
В десять сорок две она перезвонила и сказала, что связывалась со всеми поверенными фирмы, и ей сообщили, что один из этих звонков был сделан мистером Саммервилом в прошлый вторник днем в ресторан, где он и его жена собирались поужинать в тот вечер. Последний номер не знал никто. Распечатка компании, где фиксировались все звонки, указала, что звонили в одиннадцать пятьдесят одну двадцать четвертого марта. Значит, это было в прошлый четверг, ровно неделю тому назад. Синтия также сообщила, что мистер Хоуп не часто бывал в офисе на прошлой неделе, но она запомнила, что в тот четверг он пришел в первой половине дня, и думает, что именно он мог позвонить по этому номеру, потому что вскоре после этого он вышел из кабинета.
— В котором часу это было? — спросил Блум.
— В районе часа.
— И вы видели, как он уходил из офиса?
— Да, сэр. Я как раз возвращалась после ленча.
— Он сказал, куда идет?
— Нет, сэр.
— Огромное вам спасибо. Если вам когда-нибудь понадобится работа, да еще к тому же в полиции, обязательно дайте мне знать.
— Благодарю вас, сэр. Рада была вам помочь. Мистер Блум?
— Да?
— С ним… с ним все будет в порядке?
— Надеюсь…
Она сказала всем, что если ей не разрешат остаться с ним, то она перережет себе вены и зальет кровью всю больницу. Они поверили и перепугались. Обычно люди верят четырнадцатилетним подросткам, бьющимся в истерике. Кроме того, она была его дочерью, и их волновало, что он приходил в сознание всего на несколько секунд; они не хотели мешать его дочери попытаться привести его в сознание с помощью собственной примитивной магии. Все они немного верили в чудеса! Джоанна начала свой речитатив вечером, после приезда в больницу, и продолжала его до половины одиннадцатого утра.