Белая лошадь - горе не мое
Шрифт:
– Притих, - ответила Елена Николаевна.
– Тихо поет...
– Открой-ка, Саня, форточку, я послушаю, чего он там тихо поет, попросил Аристотель, а прислушавшись, ахнул и устремился на балкон.
Там, внизу, в темном дворе, под тополем, трудный подросток Шамин, современнейший юноша в джинсах и с гитарой, пел тихо:
Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой...
– Слыхали ль вы?..
– печально
– Юрка!
– позвал Аристотель, когда песня смолкла, и его мощный голос отчетливо прозвучал над притихшим двором.
– Чего?
– отозвались из-под тополя.
– Поёшь?
– Пою.
– А что я тебе говорил?!
– Чего?
– Печалься, милый, пой. Пусть душа растет...
– В гробу я видел эту душу!
– тоскливо отозвался из темноты трудный подросток.
– В белых тапочках!
По ночам приходили Сане в голову новые странные мысли. Мир, казавшийся прежде таким простым и ясным, вдруг затуманился, четкие, незыблемые его границы дрогнули и растаяли, и в бликах света и тьмы различал уже Саня какие-то новые очертания другого мира... Может быть, не так ярки в нем были краски, не так ясно и безоблачно небо, а добро и зло существовали, так крепко переплетясь, что не просто их было отличить друг от друга, но что-то уже тянуло Саню туда, заставляло без печали проститься с прежней ясностью, с четко обозначенными "хорошо" и "плохо"... И уже не казалось Сане, Александру Арсеньевичу, что быть взрослым - постыдно и скучно... Он уже догадывался, что взрослые - как дети. Разные. И так же, как дети, беззащитны. И так же мечтают, обижаются, плачут... Ведь взрослые - это выросшие дети. А дети - будущие взрослые. И жить им надо, взявшись за руки...
Так думал по ночам взрослеющий учитель географии, а утром его долго будила Елена Николаевна, но Александр Арсеньевич прятал голову под подушку, вставать не хотел.
В конце концов вынужден был вмешаться Арсений Александрович: он стащил с географа одеяло и грозно осведомился, собирается ли Александр Арсеньевич идти сегодня на работу. Позавтракать Саня не успел, всю дорогу бежал бегом и появился в классе за секунду до звонка. Но урок начать не успел: в коридоре затопали, кто-то спешил, мчался что было духу, рванул дверь...
– Митька убился!
– крикнул Кукарека, встав на пороге.
У Александра Арсеньевича как-то скверно дрогнули коленки и голос сел.
– Какой Митька?..
– сипло спросил он.
В классе наступила гробовая тишина.
– Хрюшкин...
– прошелестел Кукарека.
– Вы же сами... не велели...
Вахрушев Митька прыгнул с третьего этажа. Сегодня, рано утром. Его увезли в больницу. Больше Кукарека ничего не знал.
– Он жив?
– спрашивал Саня.
Они мчались по улице, впереди - Саня, а за ним - шестой "Б".
Кукарека не знал.
– А откуда ты вообще это знаешь?
–
– Какой Колян?..
– ревя и шмыгая на бегу носом, крикнула толстая Мила.
– Обыкновенный, в одном доме с ним живет... Из седьмого "В"...
– Сан Сенич, это мы, это из-за нас он...
– выкрикнул кто-то, и после этого все замолкли и побежали в молчании.
– Только родственников пущу!
– заявила им санитарка.
– А мы родственники!
– яростно закричал шестой "Б".
"Жив!.." - понял Саня и решительно сказал санитарке:
– Халат, быстро!
– Вы родственник?
– Разумеется!
– рассердился Саня.
– Халат!..
Митька лежал в коридоре, на кушетке, глаза закрыты, лицо серое.
– Ваш?
– спросила у Сани пожилая женщина-врач и оглядела его неодобрительно.
– Мой.
– Чего же не смотрите?
Митька открыл глаза.
– Мить, ты как?..
– Все в порядке, - сердито сообщила женщина, - ушибами отделался. Это раз в жизни так везет.
– Что же ты делаешь, дурень, а?.. Ты зачем это?..
– Сами говорили...
– прошептал Митька.
– Я проверить хотел...
– Что?
– спросил Саня и вдруг все понял.
– Митька!..
– едва выговорил он.
– Ты с ума сошел!..
– Мить-ка! Мить-ка!
– дружно закричали под окнами.
Вахрушев дернулся туда, но тут же охнул, зажмурился от боли.
– А не дергайся!
– прикрикнула женщина.
– Где больно, ну?
– Нигде, - упрямо прошептал Митька.
– Да глаза-то открой, прошло уж все... Будешь знать теперь, как из окон сигать, журавль!
– Митька!
– грянули внизу, и почти сразу в окне появился Толик Адыев.
– Митька, ты живой?
– закричал он.
Вахрушев кивнул, и лицо у него стало растерянное.
– Это что?..
– ахнула женщина-врач. Саня не ответил, потому что и сам испугался.
– А тут лестница, Сан Сенич, не бойтесь!
– продолжал Адыев.
– Я не упаду. Мить, а ты надолго?.. Сейчас тебе Вовка кота притащит, вон уже бежит...
– Слезай немедленно!
– закричала женщина.
– Сейчас, - пообещал Адыев, - еще только минуточку... Ну ты, не толкайся...
– это он уже Васильеву говорил.
– А ты подвинься!
– закричал в ответ Васильев.
– Куда?
– Ну чуть-чуть, я его выпущу...
– Это тоже ваши?
– гневно взглянула врач на Саню.
Саня сознался, что его.
– Немедленно, вы слышите!.. Прекратите это безобразие!
– Слезьте, - беспомощно сказал Саня, - я вас очень прошу...
– Да щас!
– отозвался Васильев.
– Он вылезать, паразит, не хочет...
– Я проверить хотел...
– торопливо зашептал Митька.
– Вы рассказывали, помните?.. Про чудо, есть оно или нету... Я из лесу слышал...