Белая масаи
Шрифт:
Осыпая меня обвинениями, Лкетинга запрыгнул в машину и на четырехколесном приводе помчался в сторону реки. При виде такого безрассудства я не выдержала и разревелась. Напираи громко заплакала. Автомобиль заехал в русло реки. Первые несколько метров дались ему легко, колеса погружались лишь слегка, но чем дальше, тем медленнее он ехал, и тем больше проседали задние колеса. До твердой песчаной дюны оставалось всего несколько метров, когда колеса стали прокручиваться, и машина едва не остановилась. Я молилась, ревела и проклинала все на свете. Оба воина, тяжело ступая, подошли к машине, приподняли ее и подтолкнули. Автомобиль преодолел оставшиеся два метра, и шины снова оказались на твердой поверхности. Вторую половину русла автомобиль пересек на одном
Один воин вернулся назад и перевел меня через реку. Я часто проваливалась в песок по колено. Лкетинга с гордым и неприступным видом стоял около машины и сказал, что теперь-то я должна отдать ему ключ. «У меня его нет!» – возмущенно воскликнула я, подошла к машине и снова все обыскала. Ничего. Лкетинга, не веря своим глазам, покачал головой и стал искать сам. Через несколько секунд он держал ключ в руке: он застрял между сиденьем и спинкой. Как это могло произойти, осталось для меня загадкой. Лкетинга же нисколько не сомневался, что я сама его туда засунула, потому что не хотела переезжать через реку. Оставшуюся часть пути мы проделали молча.
Когда мы наконец добрались до Барсалоя, была уже ночь. Конечно, первым делом мы пошли в мамину маньятту. Боже мой, как же она обрадовалась! Она сразу взяла Напираи на руки и благословила ее, поплевав ей на пятки, ладошки и лоб, при этом неустанно взывая к Енкаи. Мне она тоже сказала несколько слов, которых я не поняла. Из-за дыма мне было трудно дышать, Напираи тоже закашлялась. Но первую ночь мы провели у нее.
Утром многим не терпелось взглянуть на моего ребенка, но мама сказала, чтобы первые несколько недель я не показывала ребенка никому, кроме тех, кому позволит она. Я удивленно спросила: «Почему? Ведь она такая красивая!» Лкетинга обругал меня, сказав, что я не должна говорить, что она красивая, это принесет несчастье. Чужим нельзя на нее смотреть, потому что ее могут сглазить. В Швейцарии люди гордо показывают своих детей, а здесь я должна прятать свою дочь и прикрывать ее головку кангой, если выхожу вместе с ней. Однако мне пришлось с этим смириться, хотя и против своей воли.
Три дня я почти безвылазно просидела с ребенком в темной маньятте, в то время как мама охраняла вход. Муж готовил праздник по случаю рождения нашей дочери. Для этого следовало зарезать большого быка. На праздник пришло много стариков, они ели мясо и благословляли нашу дочь. Мне достались лучшие кусочки, ведь мне нужно было набираться сил.
Ночью воины исполнили с моим мужем танец в его честь. Разумеется, их тоже нужно было накормить. Мама сварила для меня дурно пахнущую жидкость, которая должна была защитить меня от болезней. Пока я ее пила, все смотрели на меня и повторяли слово «Енкаи». После первого же глотка мне стало плохо. К счастью, большую часть этого отвара мне удалось незаметно выплеснуть.
На праздник пришел и ветеринар с женой. Я была очень рада их видеть. Они сказали, что соседний с ними дом освободился. Мысль о новом двухкомнатном доме с туалетом привела меня в восторг. На следующий же день мы съехали из нашего магазина-барака и переехали в домик, расположенный примерно в ста пятидесяти метрах от магазина. Для начала я произвела в нем тщательную уборку, а мама в это время сидела с нашей дочкой перед домом. Она так ловко прятала ребенка под своими кангами, что его совсем не было видно.
Люди снова и снова приходили в магазин с намерением что-то купить. Магазин выглядел пустым и заброшенным. Тетрадка с кредитами была почти вся исписана. Я понимала, что вырученных денег снова не хватит на грузовик, но в данный момент не хотела и не могла работать. Магазин оставался закрытым.
Каждый день до полудня я стирала пеленки, испачканные за предыдущий день. Вскоре на мои руки стало страшно смотреть. Так продолжаться больше не могло. Я нашла девочку, чтобы та помогала мне по хозяйству, прежде всего стирала
Постепенно я вошла в ритм, у меня выработался четкий распорядок дня. Девочка работала очень медленно, и я никак не могла найти к ней подход. Кроме того, я заметила, что средство для стирки очень быстро заканчивается, а наши запасы риса и сахара тают на глазах. Напираи, намочив пеленку, начинала громко плакать, и я заметила, что между ножками у нее краснота и сильное раздражение. Мое терпение лопнуло. Я объяснила девочке, что пеленки нужно полоскать так, чтобы смыть все остатки «Омо». Она выслушала это с полным безразличием и сказала, что за предложенные деньги ходить за водой на речку больше одного раза не будет. Рассердившись, я отправила ее домой. Лучше уж я буду стирать сама.
Голод
Люди голодали и стали нетерпеливы. Больше месяца магазины были пусты, и каждый день в наш дом приходили местные жители и спрашивали, когда мы снова откроемся. Но я по-прежнему не видела для себя возможности выйти на работу. Для этого нужно было ехать в Маралал и организовывать грузовик, а я очень боялась застрять на машине с ребенком. Коробка передач барахлила, замок зажигания был продавлен, многие детали требовали ремонта.
Однажды к нам пришел местный шериф и стал жаловаться на то, что люди голодают. Он знал, что в магазине осталось несколько мешков кукурузной муки, и попросил нас продать хотя бы их. Я неохотно пошла в магазин, чтобы пересчитать мешки. Муж пошел со мной. Когда мы вскрыли первый мешок, мне стало дурно. Сверху ползали жирные белые червяки, между ними копошились мелкие черные жучки. Мы открыли другие мешки, и повсюду нас ждала одна и та же картина. Шериф порылся в мешке и сказал, что это верхний слой, а внутри должно быть лучше. Однако я не решалась продавать людям такой товар.
Тем временем слух о том, что у нас есть кукурузная мука, разнесся уже по всей округе. В магазин повалили женщины, они были готовы купить и такой товар. Мы обсудили ситуацию, и я предложила раздать муку даром. Местный шериф мое предложение отклонил, сказав, что это немедленно приведет к убийствам. Он посоветовал продать муку по самой низкой цене. В магазине и вокруг него уже собралось не менее пятидесяти человек. Они нетерпеливо ждали, приготовив мешки и пакеты. Я не могла заставить себя залезть в мешки, так как при мысли о червяках мне становилось плохо. В конце концов, у меня был маленький ребенок. Я пошла домой к маме, чтобы спросить, где старший брат Лкетинги. Он оказался на месте и пришел со мной в магазин. Мы подоспели как раз вовремя. Шериф сдерживал натиск людей, а Лкетинга продавал муку. Каждому покупателю разрешалось приобрести не более трех килограммов. Я взвешивала муку и рассчитывала покупателей, мужчины наполняли тары клиентов неаппетитным товаром. Мы работали как сумасшедшие и радовались, что шериф в силу своих возможностей следит за порядком. В восемь часов вечера все мешки были распроданы, и мы падали с ног от усталости. Зато в кассе снова появились деньги.
Закончив работу, я в кромешной темноте помчалась домой к ребенку. Я очень волновалась, ведь я не прикладывала дочку к груди уже шесть часов, и не сомневалась, что застану ребенка в слезах. Однако из маньятты доносился вовсе не детский плач, а пение мамы. Я забралась в хижину и в изумлении увидела, как моя девочка сосет огромную длинную черную грудь мамы. Я смотрела на них во все глаза, не в силах произнести ни слова. Мама засмеялась и протянула мне моего голыша. Услышав мой голос, Напираи громко расплакалась, но, нащупав грудь, сразу успокоилась. Я никак не могла оправиться от изумления и не понимала, как маме удалось так долго успокаивать ребенка своей пустой грудью.