Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Не знаю, Иван, как битва пойдет. А в битве случиться всякое может. Должны выстоять.
Они сели на коней и поехали по запруженной повозками и казаками улице.
— Дорогу атаману! — неслось по рядам.
Расступались казаки и горожане, которые шли вместе.
— Дорогу!
Высоченный казак с обвислыми черными усами схватил стремя Небабы и посмотрел атаману в глаза.
— Поспеемо, батько, к зимушке на Украину ридну вернуться? Болит серденько по милому краю.
— Не нравится на Белой Руси?
— Дома лучше.
— Что там огонь, что тут огонь. Побьем панов и вернемся. Видишь сам,
— Вижу, батько. Не оставимо. Полягаем, а не оставимо…
Тугой комок подкатился к горлу Шанени. Хотел обнять этого рослого казака, прижать к сердцу.
— Отчепись! — крикнул Любомир казаку и щелкнул плетью. — Не занимай дорогу.
И снова стали пробираться через поток людей. Сотники поставили казаков на стену.
— Мушкеты до ворот! — приказал Небаба. — В ворота войско ломиться будет. Горожан сюда на подмогу…
Не прошло и часа, как на стенах был весь загон. К нему присоединилась чернь и ремесленники. Обеспокоенным глазом Небаба окинул поле. Но люди не видали тревожного взгляда атамана. А ему было о чем тревожиться. В полверсте застыли драгуны в синих сюртуках. Темными овальными пятнами на груди драгун лежали кирасы. Рядом с ними рейтары.
У Шанени захолонуло дух, когда он поднялся на стену: тучей стоит войско. У леса подняли жерла пушки, возле — которых возятся пушкари. Уже дымят фитили. А мужики машут кулаками войску, поднимают косы, кричат:
— С казаками помирать будем!
— Не выдадим черкасов!..
У леса пропели трубы и смолкли. Вылетели из стволов кулеврин яркие языки пламени, и гром выстрелов потряс околицу. От пушек облаками поднялись к небу клубы порохового дыма. Со свистом пролетели над стеной ядра. Одно из них угодило в стену, отскочило и, влетев в ров, зашипело в воде. Сразу же к воротам пошло войско. Шло угрюмо и тяжело. Пикиньеры, рейтары и драгуны предвидели кровавый бой, в котором полягут многие. Не впервые встречались с черкасами и знали, что рубятся те — насмерть. Обособленно держались рейтары Шварцоха. Они не шли на приступ: ждали, когда стену прорвут пикиньеры. Шварцоха и его войско только теперь поняли, что были жестоко обмануты канцлером, который заверил, что поход по Великому княжеству Литовскому будет для воинов веселой прогулкой, что крестьяне падают ниц лишь при виде мушкетов. Тогда была выплачена рейтарам часть денег. Теперь же ничего не оставалось делать — впереди бой и смерть.
Снова ударили кулеврины. Над головой Небабы с шепелявым свистом прогудело ядро.
— Мушкеты! — крикнул он.
Казаки взялись за оружие.
За пикиньерами шли стрелки и рейтары. В двухстах шагах кони остановились, и, обходя их, к стене бросилось пешее войско. Стрелки поспешно поставили сошки, положили на них мушкеты, и раздались выстрелы. Втянув голову в плечи, к стене припал Шаненя. Пули прожужжали над головой, как пчелы. Через ров, который местами давно пересох, опережая стрелков и потрясая алебардами, побежали пикиньеры.
В ответ со стены загремели казацкие мушкеты. Покатились в желтую траву первые убитые, застонали раненые. Пикиньеры добежали до ворот. Они были накрепко заперты, и войско начало штурмовать стену. Грохот мушкетов был недолгим — пока сближалось войско с казаками. Грохот внезапно сменили казацкие голоса, грозные и гучные. Засверкали сабли. Опустились книзу
Грозя длинными и острыми алебардами, воины лезли на стену. Казаки рубили черенки алебард саблями, но твердое, сухое дерево не поддавалось ударам. Пикиньеры уже знали отчаянный казацкий нрав и пики старались держать в руках крепко. На глазах у Шанени Юрко ударил саблей по древку. Воин держал его слабо, и пика острием пырнула стену. В какое-то мгновение Юрко цепко ухватился за древко и вырвал пику.
— Бей ляхов! — кричал Юрко, отчаянно работая пикой. Сделав выпад вперед, метнул ее в воина. Острие пробило плечо, и, зажав рану рукой, пикиньер упал на землю. Едва удержался на стене и Юрко. Потеряв равновесие, ткнулся лицом в острый камень, разодрав щеку.
Перед глазами Шанени мелькнуло острие. Отшатнувшись, почувствовал, как всего пробило холодным потом. Оцепенел на мгновение и в тот же момент заметил идущего на него воина. Он увидел еще перекошенное яростью лицо пикиньера, свирепые глаза и полураскрытый рот. Шаненя вскрикнул, но крика не получилось, он застрял где-то в груди, в горле. Скорее машинально, чем умышленно и осмысленно, он выкинул вперед обе руки, крепко зажав в них бердыш. Копье ударило в сталь, соскочило и, сорвав с головы шапку, ушло назад. Шаненя отпрянул от стены. «Живой!..» — мелькнуло в мыслях, и губы, одеревенев от испуга, с трудом зашевелились. «Господи, убереги!..» — страстно прошептал Шаненя. Ему показалось, что теперь перешагнул роковой рубеж страха и больше смерть не угрожает ему. Шаненя поднял бердыш и ринулся к стене, где во весь рост выросла фигура пикиньера. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга оцепеневшими глазами, безумными глазами.
— Не дамся! — закричал ему Шаненя и со всего маху пустил бердыш.
Наверно, страшен был Шаненя в этот миг. Пикиньер метнулся вниз до того, как лезвие бердыша успело коснуться его спины. Он свалился в ров и замер в густой, липкой грязи.
Отчаянно рубились одни и другие. Иногда казалось Небабе, вот-вот, еще немного и — одолеет войско, прорвется через стены, вышибет ворота. Сквозь звон сабель, сквозь треск мушкетов долетел до казацких ушей властный голос Небабы:
— Не уступай!..
Бросались казаки на войско, падали, обливаясь кровью. А те, которые еще могли стоять на ногах, поднимались снова. Но если уж и падали мертвыми, то не выпускали из рук сабель.
Небаба скакал на взмыленном коне от ворот к воротам. У Лещинских было легче. Не выдерживали пикиньеры, все чаще откатывались за ров. Тогда на помощь приходили рейтары и прямо с коней палили из мушкетов по стене.
Вечерело, и бой стал затихать. Уныло играли трубачи отход. К лесу отползали со стоном раненые. От стен отнесли в поле хоругви. Задымили костры.
Только казаки не уходили от стен. Сидели в изорванных кунтушах, без шапок, смачивали языками пересохшие губы. Всю стену обошел Небаба. Возле убитых останавливался, крестился и шел тихо дальше. Поднялся на стену возле ворот и окинул взглядом поле, шлях и костры у леса. Наступила такая тишина, что было слышно, как далеко в лесу кричала одиноко сорока. Небаба шумно втянул воздух. От стены, от кунтуша пахло порохом и потом. Подозвал Шаненю. Будто пьяный, поднялся Иван. Свитка на нем изорвана, к потному лбу прилипли взлохмаченные волосы.