Белая Русь(Роман)
Шрифт:
От бабы не могли толком узнать, где начался пожар. Но быстрее всех подробности принесли детишки. Два ядра упали на крыши и подожгли солому. А хаты — те на посаде. Несколько баб, побросав колья, побежали в город.
— Может, наша? — заволновалась Устя.
— Сказали бы, — успокаивал Алексашка, хотя и сам не знал, чьи хаты горят. В одном не сомневался: пожар будет большой — осень стоит сухая, а сейчас, как на беду, ветерок.
Небаба затеребил ус и посмотрел в сторону посада. Там поднимались к небу клубы дыма.
— Ничего не скажешь, хитро задумано, —
Слова Небабы пришлись Шанене, как нож в сердце. Может, и впрямь поверил атаман, что сейчас побросают мужики алебарды и косы да побегут спасать скарб и живность? Что ж, думать так волен каждый черкас. Шаненя тоже посмотрел, как поднимается столб дыма и ползет тяжелыми густыми облаками к Струмени. Зашевелилась в груди боль. Прахом идет жизнь, погибает в огне, захлебывается кровью и пожарами. Гинет все то, что наживалось мозолями и потом долгими годами. В нахлынувшей ярости схватил за отворот армяка плешивого Юзика и прокричал в самое лицо:
— Ну чего замер, чего?!. Незачем пялить очи! Огня не видал? Не уйдем! Пусть палит!..
Недалеко от ворот ядро, попав в дом, разорвалось. Послышался сухой треск, потянуло гарью, от которой резало глаза. Небаба положил руку на плечо Шанени, хотел что-то сказать, но не сказал. Только кивнул на стену:
— Пошли!
Мужики обнимались и крестились. Бабы тихо всхлипывали. Алексашка обнял Устю, поцеловал и перекрестился.
— Боязно мне что-то… Вчера страха не было, а сегодня боязно.
— А ты не бойся, — утешал ее Алексашка, поглядывая в сторону ворот. — Им страшнее.
К воротам двигалось войско. И чем ближе подходило оно, тем тише становилось на стене. И только когда пикиньеры приблизились вплотную, а рейтары занесли над шлемами сабли, тишина взорвалась сотнями мужичьих и бабьих голосов, которые тут же потонули в грохоте боя.
С каждой минутой схватка становилась ожесточеннее. Пикиньеры и рейтары шли напролом. Казаки гибли, но держались на стене. Обливаясь кровью, свалился под воротами длинноусый казак Павло. Пикиньер пробил ему грудь пикой и сам лег рядом от мужицкого топора. Истошно выли бабы, забрасывая пикиньеров и рейтар камнями да поленьями.
Несколько стрелков и пикиньеров прорвалось через ворота. К ним бросился Шаненя с мужиками. Со стены с алебардой соскочил Алексашка, но Шаненя крикнул на бегу:
— Вертайся, одолеем!
Скорее интуитивно, чем умышленно, Алексашка посмотрел на стену в то место, где были бабы. Нашел Устю, и тут же заледенело сердце. Какое-то мгновение она стояла, пошатываясь и держась за бок. Потом ноги ее подкосились, и Устя опустилась на стену. Не удержавшись на ней, свалилась и замерла, раскинув руки. Алексашка метнулся к ней, припал, тормоша. Она лежала, не раскрывая глаз, и не шевелилась.
— Устя!.. Да ты что?!. Устя!..
Предчувствие страшного и невозвратного не обмануло. Она лежала, сжав пухлые губы. На щеках Усти еще держался румянец. Набежавший ветер зашевелил ее льняные волосы, которые выбились из-под
— Устя…
Теперь Алексашка, как и она, не слыхал ни выстрелов, ни гула боя, ни криков. Ему казалось безразличным все, что происходит вокруг. И те, которые бились на стене, не видели ни Усти, ни Алексашки.
Алексашка бережно поднял Устю и на руках понес в сторону посада, к дому. Шел, шатаясь, по безлюдным, придавленным страхом улицам. В лицо летел едкий, густой дым, и горячий ветер спирал дыхание. Совсем близко, на соседней улице, пылали хаты. Трещали сухие бревна, бросая в дымное небо языки пламени. Всего этого не видел Алексашка.
Он вошел во двор, толкнул дверь ногой. Ховры в хате не оказалось. Подумал, что и она где-то на стене. Ни Ховра, ни Шаненя еще ничего не знают. Он положил Устю на полати и снова позвал, будто надеялся, что она может услышать его:
— Устя…
Алексашка долго и неподвижно стоял, гладя огрубевшими пальцами ее холодеющий лоб… Вспомнил, как говорил ей: «Срубят голову, тогда будешь лить слезы по мне…» А она в ответ: «Чего мне лить слезы!» — и тихо засмеялась. Нет, не увидела она Алексашкиной смерти…
Алексашка заметил расплывшееся и подсохшее кровавое пятно на ее боку. «Пуля…» — понял Алексашка. И холстяная рубаха его напиталась. Устиной кровью.
— Скоро встретимся там, Устя…
Алексашка закрыл лицо ладонями и, шатаясь, словно пьяный, пошел из хаты. Со двора вернулся на порог, посмотрел на Устю и прикрыл дверь.
Во дворе были отчетливо слышны людские голоса, которые долетали от Северских ворот. Выстрелы гремели реже, а то и совсем пропадали. До ворот Алексашка не дошел — рейтары и пикиньеры ворвались в город, и поредевшие ряды казаков не смогли сдержать напора войск. Разбросав повозки возле ворот, рейтары порубили баб и начали теснить мужиков в проулки.
Казаки сели на коней и снова отбросили рейтар к воротам. Но заставить их уйти за стену не смогли. Бой переместился на главную улицу, которая вела к площади и шляхетному городу. Въезд в улицу успели завалить повозками и рухлядью. Преодолеть эти завалы пикиньеры сразу не смогли — на чердаках домов засели казаки с мушкетами, в окнах и у ворот мужики с алебардами. Каждая хата ожесточенно встречала войско. Когда становилось невмоготу, отходили к другой хате. И так, пока не стало смеркаться.
Вечером бой затих. Только пожар разгорался. Огонь охватил весь посад и бушевал сплошным малиново-красным морем. Алексашка с ужасом думал о том, что пламя давно подобралось к хате Шанени. Пройти туда было невозможно. Шаненя, в изорванном армяке, пропахший дымом, с землистым, осунувшимся лицом, сидел на ступенях коллегиума возле Небабы. Он не знал про Устю ничего, и Алексашка не хотел говорить ему правду. Где Ховра и что с ней, Шаненя тоже не знал. И пусть пока не знает. Легче будет мужику.