Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Не знаю, что будет, — Петька поежился и сладко зевнул.
— Поживем, увидим, — уклончиво ответил Алексашка, хотя и сам терялся в догадках о происходящем. Пораскинув умом, решил, что Могилевскому шановному панству все равно, чей целовать крест — царский или королевский. Своей корысти ищет панство в войне. Алексашка решил повременить с уходом. Не ответил ничего Петьке, пошел в хату, положил на место топор и зарылся в солому.
Быстро летит время. Вчера, кажись, только зима стояла, Днепр был накрепко скован льдом, а снова пришло лето. Оно было дождливым и холодным. И только к сентябрю установились дни теплые и солнечные.
— По такому событию следует бить в звоны, — сказал Иеремии. — Да не придется.
Поп Иеремия вздохнул, перекрестился. Ошалеют униаты, услышав звон. А молитвы во здравие русского государя будут в церквях все же читать и молебны служить тоже будут.
— Свершилось долгожданное, — Бобрикович прикрыл глаза. — Станет Русь великой державой. Не будут ей страшны ни свейские дружины, ни крымские бусурманы. Кончится владычество униатов на русских землях. Иди, старче, передай радостную весть бурмистру Маркову…
Бурмистр Козьма Марков уже знал эту весть. У дверей магистрата встретился с паном Поклонским. Бурмистру показалось, что тот притворно весел.
— Дружба царская с черкасами будет недолгой. Было время, когда Хмель и королю присягал на вечные времена. Потом с татарами в союз вступил.
— Русского государя с татарским ханом равнять нечего, — с достоинством заметил Марков.
— Хан как вершил набеги, так и будет вершить. Пусть черкасы не ждут заступничества от Руси. У царя голова болит по северному порубежью: свейские полки грозятся.
— Кто знает, пан Константы! В единой державе кулак сильнее.
Пан Поклонский рассмеялся, а бурмистру показалось, что получилось это нарочито.
— Речи Посполитой этот союз не страшен.
— Прости, шановный, не ради устрашения взял царь черкасов под свою руку. Так я думаю.
— А ради чего? — вырвалось у Поклонского.
Бурмистр не ответил — не хотел начинать разговор о вере.
Когда оба скрылись за дверью магистрата, Алексашка шепнул Петьке Косому:
— Панам эта весть — костка в горле.
Стоять с алебардой у дверей Алексашке не хотелось. Думал о том, чтоб попасть в корчму и послушать, о чем толкует люд — к полудню московская весть облетела город. В хатах рядили, какая теперь будет жизнь у черкасов, получит ли чернь от царя какие-либо привилегии или будет жить, как на Руси.
Вечером, когда Алексашка и Петька пришли в корчму, там уже был ремесленный люд. Корчмарь налил кружки. Алексашка отпил и сморщился:
— Кислая твоя брага.
Вытирая передником веснушчатые руки, корчмарь, рябой узколобый шляхтич, обиделся.
— Не пил ты кислой.
— Вон у Ицки в корчме пьешь и еще хочется.
— Иди к Ицке!..
Алексашка не слушал, о чем ворчал корчмарь. С кружкой пристроился у стола, за которым стоял спор и галдеж.
— Будет война, — тряс бородой цехмистер хлебников розовощекий Васька. — Царь не потерпит, чтоб черкасов побивали.
— Может и не быть, — оспаривал ремесленник, которого звали Ермилой. — Король с царем договорятся не лить кровь.
— Ты
— Смоленский край с литовским краем одной бедой заручены, — тихо сказал Алексашка. Но все услыхали и повернули лохматые головы.
— Тишей! — озлился Ермила. — Крамольные речи ведешь.
— Не ты ли у магистрата с алебардой стоишь? — Васька вглядывался в Алексашку. — Шановному панству служишь и к челядникам ухо прикладываешь?
В корчме насторожились. У Алексашки дрогнуло сердце: вот сейчас со свистом и смехом вытолкнут его из корчмы, как выпроваживают прислужников. Не будет никакой веры ему. И никому не докажет, что не слезал с коня два года и саблей добивался воли родному краю. Нет свидетелей. Другое видели люди: с Петькой вели челядников в суд. Это видели. Уставился на хлебника Ваську ярыми глазами.
— Я стою. Только панству не прислужничаю и веру не продаю! Я панство своими руками… — Алексашка поставил кружку с недопитой брагой и выскочил из корчмы.
Три лазутчика, посланные на Московию, вернулись в стан гетмана Януша Радзивилла почти одновременно. Гетман допрашивал их в своей опочивальне, не дав ни умыться, ни сменить пыльную одежду. Все, о чем рассказали лазутчики, не было неожиданным для гетмана. И тем не менее Януш Радзивилл был потрясен и взволнован. Он понимал, что надо срочно писать письмо королю Яну-Казимиру. Но сделать это именно сейчас не мог. Необходимо было все продумать, взвесить и оценить сложившееся положение. Лазутчики доносили, что летом царь устроил на Девичьем поле смотр своему войску и остался доволен. А в середине октября после службы в Успенском соборе царь заявил боярам, что решил идти на недруга своего польского короля. Стало известно и то, что под Новгород и Псков послан воевода Шереметьев, откуда он и поведет свою армию в сторону Витебска и Полоцка. На Брянск и Могилев будет идти воевода Трубецкой. В сторону Смоленска готовятся полки князей Черкасского и Одоевского во главе с государевым полком.
Из писем, которые получал гетман от канцлера, было известно, что этим летом царь отправил посольство в Речь Посполитую. Посол Репнин пытался помирить короля со схизматиком Хмельницким. Король ответил послу, что подобное никогда не свершится. Посольство уехало. Но он, гетман, уверен в том, что не так старался посол в примирении, как хотел знать, что деется в польских землях.
И самая дурная весть — решение Земского собора. Гетман Радзивилл как никто понимал, что это означало. Теперь на веки вечные нечего думать о победе над Русью. Пусть царь еще не объявил войну, но гетман уже чувствовал ее дыхание. Еще не прогремят первые выстрелы на полях сражений, как в спину ударит топорами и пиками чернь.
А полки Речи Посполитой измотаны походами и боями. Коронное войско тает, как свеча. На квартяное — нет денег. Единственный выход теперь — заключить новый союз с крымским ханом и поссорить Русь со свейским королем. Первое сделать легче. За деньги крымский хан тронет свое войско. Свейский же король не очень благоволит к Яну-Казимиру.
Чем больше гетман Радзивилл думал о событиях, тем сильнее обрастали они предположениями и, словно снежный ком, валились на него. А он устал от мыслей, от переписок с королем и канцлером, от забот о войске, хотя и понимал, что именно сейчас ему необходим трезвый и спокойный разум, чтоб видеть и предугадать грядущее. Для этого необходимо быть еще и гадалкой…