Белая сирень

Нагибин Юрий Маркович

— Кто бы мог подумать! Во время войны каждое ваше слово было людям, как глоток свежего воздуха!

— Кто бы мог подумать, что социал-демократы, стакнувшиеся с немцами, на другой день после победы приберут власть к рукам?

— Но они же оставались у власти…

— Формально. В дни войны страну вела компартия. Но едва отгремели выстрелы, обывателям захотелось поскорее и поглубже натянуть ночной колпак. А социал-демократы — лучшее снотворное.

— Вы несколько упрощаете.

— Не думаю. У социал-демократии громадный опыт усыпления масс. «Коммунисты наломают дров» — вот чем они стращают обывателей. Люди устали, они боятся всяких перемен. А к социал-демократам привыкли. С ними — уже доказано — хоть как-то проживешь. Лучше синица

в руках, чем сокол в небе — это символ веры мещан. Гарантированное сегодня привлекательней всех светлых далей.

— Вы уезжаете навсегда?

— Нет, я вернусь. Живой или мертвый.

— А почему вы избрали ГДР?

— Язык. Я не только говорю, но могу и писать по-немецки. Моя жена немка. Там мне будет хорошо. Меня даже сделали лауреатом Национальной премии. Это трогательно.

— А почему — Дрезден? — допытывался друг. — Американцы его зверски разрушили.

— Чтобы не забывать о войне. У людей такая короткая память, но об этой войне никто не имеет права забыть. И потом, когда откроется восстановленный Цвингер, я хочу первым туда пройти и отплакаться за все перед Рафаэлевой Мадонной.

— Какой же вы сильный и заряженный на жизнь человек! — восхитился друг.

— Во всяком случае, я еще не расстрелял всей обоймы, — улыбнулся Нексе.

Он смотрит в сторону удаляющегося берега. Сквозь туман проблескивают кресты соборов, купола, шпили башен; порой белесые клубы рассеиваются, и тогда видны уютные дома под темной черепицей, деревья городских парков, мосты через каналы, и тяжкая печаль, будто тенью, накрывает лицо вечного изгнанника…

…Мы опять на окраинной улице Дрездена. Писатель и дворник так же расположены в пространстве, как и тогда, когда мы с ними расстались, — ведь минули какие-то мгновения.

— Майер, — кричит Нексе. — Послушайте, Майер!.. А как насчет ветра истории?..

Большое рыхлое тело колыхнулось, но Майер не откликнулся, продолжая заниматься своим делом.

Нексе вынул изо рта сигару и швырнул ее на тротуар.

— Вы плохой дворник, Майер! — крикнул он. — Вас уволят!..

Майер сразу повернулся — немецкая аккуратность! И обнаружил пропущенную нечистоту. Он заковылял к сигаре, лежащей недалеко от ног Мартина.

— Послушайте, Майер, а ведь небо социалистической страны — это мое, а не ваше небо, — улыбаясь, сказал Нексе.

Майер не отозвался. Он уже обнаружил, что окурок теплый и курится. В его мертвых глазах вспыхнула ненависть. Держа окурок в дрожащей руке, он тяжело пошел на Мартина. Тот стоял, спокойно глядя на рассвирепевшего гиганта.

Майер подходил все ближе, казалось, вот сейчас он вопьется клещеватыми пальцами в горло своего врага, но странное превращение Нексе заставило его в ужасе попятиться.

Чуть размытые черты престарелого Нексе твердели, обретали жесткую резкость, он бронзовел ото лба до сжавшейся в кулак правой руки; какие-то странные бронзовые заусенцы, будто наросты допотопного ящера, покрыли его пиджак, и он стал колюч и опасен.

Бронзовый Нексе высится в тени храма Спасителя, некогда накрывавшей — при ином солнцестоянии — и убогое жилье, где увидел свет младенец, нареченный Мартином. Он вернулся на свою родину, теперь уже навсегда, и новая Дитте, исполненная хрупкой прелести и доверия, кладет букетик гвоздик к подножию памятника.

Конец

Волхвы

От автора

Мягкий — сравнительно — фашизм Муссолини имел главной целью поднять самосознание народа, возродить римский, суровый и отважный, тип гражданина на италийском сапоге. К этому времени легионер Цезаря, не ведающий страха, усталости, жажды, голода, всегда готовый к бою, превратился в европейского цыгана, суматошного, болтливого, сластолюбивого и жуликоватого. Муссолини не

преуспел в этом намерении, как и во всех других своих планах, поскольку имел дело с крайне недоброкачественным материалом. Позорные африканские войны, когда оснащенные по последнему слову техники европейские армии терпели поражение за поражением от полуголых «дикарей» с кремневыми ружьями и луками, показали, что былая доблесть Рима невосстановима. Адольф, как мог, подсобил своему давно превзойденному учителю избежать окончательного позора и колонизировать героическую Абиссинию и бесстрашную Эритрею. Во время Второй мировой войны колониальная империя Италии лопнула как мыльный пузырь. Гитлер припечатал своих слабосильных и застенчивых в бою соратников жестокой шуткой: итальянцы куда опаснее в качестве партнеров, чем в качестве противников. Италия быстро рухнула под ударами союзников, а лихой коммунистический вождь Тольятти без суда и следствия повесил за ноги дуче — диктатора-бессребреника, а заодно и его любовницу. Так кончился трагический фарс итальянского фашизма.

Италия компенсировала себя за позорное поражение, морально создав неореализм, в котором кино обрело свой особый проникновенный голос, едва не став искусством. Живой ум обитателей Апеннинского полуострова жестокой и беззастенчивой шуткой раз и навсегда освободил себя от всякой ответственности: Италия хороша без итальянцев. Я убедился в этом на собственном опыте, перенеся свою очарованность страной на ее жителей и связавшись с ними многочисленными общими заботами по линии кино и литературы.

Конечно, далеко не всегда наше партнерство кончалось провалом. Получил европейское признание фильм «Красная палатка» с Кардинале, Финчем, Шоном Коннери, медленно и мучительно продвигается к экрану и грандиозная хроникальная эпопея, правда, итальянцы передали свои права американцам вместе с бациллой мелкого жульничества, не характерной для масштабов Голливуда. Вышла у меня в разных издательствах дюжина книг, хорошо переведенных и прекрасно оформленных. Но редко-редко удавалось до конца готовить на чистом сливочном масле. Нервы итальянской стороны обычно сдавали, когда приближалось время окончательной расплаты с автором. Начинались невразумительные объяснения, скандалы, истерики, случалось мне призывать на помощь и «адвокатов жало». Итальянский издатель органически неспособен выпустить из цепких ручек обесцененные лиры. Боже, в каких унизительных обстоятельствах я оказывался иной раз! И ведь приходилось брать за шкирку людей, с которыми я преломлял хлеб, пил вино за тайной вечерей, где все апостолы — Иуды. Самым же удивительным для меня было, что отношения после всех скандалов не портились. Люди, не уважающие себя, не ждут уважения и от окружающих. У меня же получалось иначе! Побеждая, я чувствовал смущение и опустошенность, проигрывая — презрение к себе.

Итальянский суд так устроен, что дает огромное преимущество обманщикам и жуликам перед их жертвой способом бесконечных проволочек и судебных издержек, которые истцу оказываются не по карману. Мне доводилось выигрывать, потому что мой высококвалифицированный адвокат — близкий друг моих друзей — не брал с меня денег и не доводил дела до суда. Первую неудачу мы потерпели со сценарием «Волхвы», потому что достопочтенному мэтру пришлось вести бой с тенью. Ответчик, подобно поручику Киже, оказался лицом, фигуры не имеющим.

Совет для тех, кто отважится завести материальные дела с итальянцами: чем крупнее и официальнее структура, с которой вы связываетесь, тем больше шанс, что вас не надуют. А лучше всего иметь дело с итальянцами лишь за обеденным столом. Тут они воистину очаровательны, даже если сами платят за обед. Впрочем, из собственного кармана ни один сколько-нибудь обеспеченный итальянец не платит, у него всегда окажутся «представительские» или же он всучит копию ресторанного счета учреждению, в котором служит. Мне говорили, что трудно найти итальянца, который полностью рассчитался бы за купленную машину. Впрочем, эта сторона их жизни меня не касается.