Белая ворона
Шрифт:
— Ну что вы, я… я просто счастлив. Может, зайдем в кафе?
Адель взяла его под руку, и он невольно вздрогнул от ее прикосновения.
В кафе Домет заказал два «шерри-коблер». Адель продолжала щебетать, а Домет не отрывал взгляда от голубых глазок и старался не смотреть на два белых полушария в глубоком вырезе.
«В пансион? Фрау Хоффман не разрешит. В номера — неудобно, все же девушка из приличной немецкой семьи. Красивое типично немецкое личико!»
— А-де-ла-и-да!
— Я вас слушаю, — откликнулась Адель.
—
— Нет, это вы сейчас назвали мое полное имя, герр Домет.
— Оно у вас замечательное. Пожалуйста, не называйте меня «герр Домет». Для вас я — Азиз. Хорошо?
— Хорошо, Азиз, — Адель положила ему руку на плечо, от чего он снова вздрогнул.
«Я ей нравлюсь. И она мне очень нравится. Но не в номера же, ей-Богу! И не в первый день».
От коктейля Адель разрумянилась. Она предложила пойти в Тиргартен.
На скамейках целовались парочки, и Адель слегка прижалась к своему спутнику. По дорожкам прыгали белки, не обращая внимания на людей. Гипсовые статуи смотрели вверх слепыми глазами. Шелест вековых дубов настраивал на лирический лад. Домет прочитал несколько строчек из своих «Индийских мелодий». Адель захлопала в ладоши.
— Так вы еще и поэт?
— Думаю, каждый писатель — поэт, — заметил Домет. — Чтобы быть поэтом, не обязательно рифмовать слова. А вы любите стихи?
— Я люблю танцевать. Вы танцуете, Азиз?
— Плохо.
— Не беда, я вас научу. Сейчас все танцуют «шимми». Это очень просто. Смотрите, — Адель закружила Домета прямо посреди дорожки, громко смеясь.
Парочки на соседних скамейках зааплодировали, а проходившая мимо пожилая фрау с двумя собачками в вязаных жилетиках неодобрительно бросила через плечо:
— Что за молодежь нынче! Смотреть неловко.
Адель показала ей вслед язык.
«Ну, куда же все-таки ее повести?»
Адель заглянула Домету в глаза.
— Азиз, вы женаты?
— Нет. А почему вы спрашиваете?
Адель сделала несколько шагов, подбрасывая ногой сухие листья, потом остановилась и повернулась к Домету:
— Вы мне нравитесь.
— И вы мне нравитесь.
— А вы не думаете, что я очень испорченная?
— Ну, что вы!
— Сейчас все девушки очень гордятся тем, что они испорченные.
«Она не пошла бы в номера!»
— Вы очень романтичны, Адель.
— Правда?
— Да. Я читаю это в ваших глазах. Таких голубых глаз на Востоке не бывает.
— Ах, как мне хочется на Восток! Это как в сказках «Тысяча и одна ночь»?
— Как в сказках? В общем, да. Сказки там еще можно найти, но их становится все меньше и меньше. А вы, правда, хотите на Восток?
— Ужасно хочу! Папочка, как выпьет шнапса, всегда кричит: «Дранг нах Остен!», «Дранг нах Остен!»[2] Чему вы смеетесь? Тому, что он предлагает идти на Восток?
— Нет, тому, что ваш отец имеет в виду другой Восток. Во время войны он был
— Я не знаю, но он все время рассказывает, как мы били русских.
— Вот видите, его Восток — в России, а мой — в Палестине.
— Тогда я хочу в Палестину.
— Адель, вы знаете, что вы — прелесть?
Следующие две недели они встречались каждый день. Гуляли в парке, ходили в рестораны. Домета часто узнавали. К неудовольствию Адели, смешанному с гордостью, Домета задевали всякие девицы, просили автограф, совали номера телефонов. «Шлюхи противные!»
— А он случайно не еврей? — спросила как-то пухленькая фрау Кебке, вышивая салфеточку.
— Мама, сколько раз я тебе говорила, что он — араб-христианин. Хри-сти-а-нин! Поняла?
— У него, небось, денег куры не клюют, — закатила глаза фрау Кебке.
— Ты все время только о деньгах! При чем тут деньги! Я его люблю!
— Любишь не любишь, а замуж тебе давно пора. Это раньше ты была богатой невестой. Если бы твой отец не разорился из-за проклятой инфляции, ты вышла бы замуж за сына полицмейстера!
— Экое счастье! — Адель передернула плечами. — За этого гнома?
— Твой отец — тоже не великан! Что за важность! Зато не кто-нибудь, а сын полицмейстера! Да ладно, приводи своего писателя, пусть просит твоей руки.
— Да он вроде и не собирается…
— А ты, дурочка, сделай так, чтоб собирался. И не тяни, а то нам и свадебный обед не на что будет приготовить, не то что приданое собрать. Отцу пришлось заложить мою золотую цепочку, а больше и закладывать-то нечего.
Выходя из пансиона и садясь в трамвай, Домет поймал себя на мысли, что скоро увидит сияющую от радости Адель.
«Найдем какую-нибудь скамейку в кустах и будем целоваться. Адель пахнет свежим мылом. Адель-цитадель. Да, собственно, не такая уж она и твердыня. Конечно, ничего лишнего не позволяет, но отталкивает мои руки совсем слабо. Наверняка я ей нравлюсь. Хорошо, что не повел ее в гостиницу. Немецкая девушка — не какая-нибудь шлюха, и отец — строительный подрядчик. Подрядчики всегда богатые. Можно будет жить на ее приданое. И мама торопит меня жениться, в твоем, говорит, возрасте все давно женаты, я внуков хочу нянчить. Адель родит мне детей, будет их воспитывать, а я буду писать. Поселимся в Берлине, в театрах будут ставить мои пьесы, тесть-подрядчик построит нам большой дом…».
Домет чуть не проехал свою остановку.
Небо стало пасмурным, и начал моросить теплый дождь. Домет раскрыл зонт и посмотрел на наручные часы. Еще три минуты.
«А вот и она бежит. Немецкая пунктуальность. Очень красивые ноги».
Он бросился ей навстречу. Они почти столкнулись, и оба рассмеялись. Он наклонился к ее губам и втянул их в свои.
Пока они гуляли, дождь прошел. Адель любила рассматривать витрины. Но вдруг она остановилась у дверей ломбарда.
— Что случилось? — спросил Домет.