Бельгийский лимонад
Шрифт:
Еще крепче зажав рот, скосила глаза: тонкие пальцы, разминающие папиросу, бледный огонек спички, крутые завитки дыма... Наконец решилась перевести взгляд на лицо: предчувствие не обмануло, рядом стоял поручик Синявский.
«Выследил!» — было первой мыслью. Соломинка оказалась всего лишь соломинкой, напрасно она за нее ухватилась. И сразу перестало колотить, почти спокойно ждала: сейчас отконвоирует в вагон.
Поручик, однако, ни разу не взглянул на нее, он попросту не обратил, как видно, внимания, что кто-то еще есть на крыльце.
Поезд вскоре ушел. Станция опустела. Не слышно стало ни гомона голосов, ни топота ног. Но Лена еще долго не могла отлепиться от стены, боялась — не будут держать ноги.
В Татарской оставалась до прихода Красной армии. Красная армия двигалась вдоль Транссибирской магистрали на восток, куда откатывалось под ее ударами колчаковское воинство.
Лену взяли в санитарный поезд, с ним дошла до Иркутска. В Иркутске и кончилась се армейская служба. После того как был предан суду и расстрелян человек, для которого она готовила в свое время снадобье в аптеке Шульца.
И вот — возвращение в Омск, встреча с Тиуновым. Список бывших колчаковских офицеров.
«Погляди: вдруг об кого споткнешься».
— С ними уже состоялся какой-то разговор? — спросила Лена, еще раз просматривая список. — Все дают согласие служить в нашей армии?
— Дело же добровольное, — пыхнул самокруткой Тиунов. — Исключительно по желанию. И еще: мы попросили тех, которые готовы пойти к нам, написать о себе. Как и что, дескать, тили-матили, было, когда служили у Колчака. Написали. Потом был отбор.
— И что же написал Синявский? Я имею в виду колчаковский период.
— Знаешь, вроде бы без утайки. И без того, чтобы на кого-то валить свои грехи, за спиной покойного адмирала не прячется. Нет этого. Только насчет суда над нашими — ну, что в судействе участвовал — ни полслова.
— Возможно, не придал этому факту своей биографии должного значения? Или посчитал свою роль там слишком незначительной. У них ведь все заранее было предопределено, только меня и удалось каким-то чудом выцарапать.
— Рецепт помог, тили-матили, если бы не это, каюк бы и тебе.
Лена вновь вернулась памятью в те далекие дни, стала расспрашивать Тиунова, почему все же тогда комитет отверг ее предложение подмешать в микстуру для адмирала яд. Тиунов дожег самокрутку, выбросил окурок в форточку, усмехнулся:
— В чем мы тогда ошиблись? Мы, видишь, считали, что лекарство твое, раньше чем адмиралу дать, проверят на ком-нибудь из денщиков, а они еще проще придумали — тебя попотчевали. По одной этой причине, сама понимаешь, не было смысла затевать. Ну, и другое еще соображение имелось: Колчака вдруг нам сделалось жалко...
Увидел ее недоверчивое недоумение, вновь усмехнулся, принялся рассказывать, какое именно «соображение» заставило членов комитета сказать «нет»: если задуманное
— А ты нас тогда про себя костила, поди: недоумки, мол, трусливые, такой случай упускаем! Угадал?
Лена смущенно потупилась.
— Не совсем так, но удивилась, конечно. И собиралась переубедить. До того момента, пока Синявский не заставил с микстуры пробу снять.
— Синявский, — повторил вслед за нею Тиунов, ставя напротив этой фамилии вопросительный знак, — Синявский... Ты это... Ну, в общем, на вот тебе бумагу, обрисуй коротко, как и где встречались. В двух словах. Документ чтоб у нас был, опираться было бы на что.
Подождал, пока напишет, просмотрел: годится. Потом спросил:
— Твое-то какое мнение — как нам с ним?
Лена пожала плечами: не ей такое решать.
— Правильно, — согласился с ее молчанием Тиунов, — ты за нас думать не должна, это я так, для порядка спросил. А чего нам-то, тили-матили, придумать? Допрос мы с него, ясное дело, снимем, это само собой. Ну, а если финтить начнет? Очень мне сомнительно, чтобы он про судейство свое случайно умолчал, не придал, как ты говоришь, этому факту должного значения. А допрос — что? Не всякий допрос душу высветит, а нам без ясности нельзя, нам...
Прервал себя, походил, уставясь в пол, по кабинету, кивая в такт каким-то своим мыслям, потом, без какой-либо видимой связи с предыдущим, сказал:
— Слушай-ка, Елена распрекрасная, что бы ты сказала, если тебя в начальство произвели? — не дал ей времени удивиться, сообщил: — Шульц-то твой того, полную ясность в свою биографию внес: драпу дал...
Так Лена узнала, что аптека Шульца стала отныне собственностью государства.
А на следующий буквально день Лену действительно «произвели в начальство»: назначили на должность заведующей этой аптекой. Пришлось заняться, не откладывая, инвентаризацией имущества, составлением описи имевшихся лекарств, подготовкой заявки на препараты, какими надлежало пополнить запасы в первую очередь.
Работа отняла полную неделю. Переведя дух, Лена забежала в ЧК. Точило ее, по-странному точило беспокойство о Синявском: как поведет себя на допросе, какой стороной проявится?
Тиунова не застала — оказалось, сразу после разговора с Леной выехал по срочному вызову в Новониколаевск. Узнала об этом от Гаврилова — с ним познакомил Тиунов во время первого посещения. Гаврилов, похожий на нескладного подростка, был из числа красных командиров, выбитых из строя сыпняком, обедать и ночевать еще ходил в госпиталь и работу в ЧК воспринимал как передышку перед «настоящим делом».