Белое движение. Исторические портреты. Том 2

Кручинин Андрей Сергеевич

«- Мы против коммуны, - вспоминает рассказ одного из них Савинков.
– Нас гонят, а что дома-то делается?.. Карательные отряды хлеб отбирают, скот угоняют... Чем жить будем? А убежишь, поймают - сейчас расстреляют, не поймают - дом вконец разорят... Троцкий - тьфу!.. Комиссары - чорт бы их всех побрал... А ежели и вы против коммуны да за народ, так ваша программа - наша программа. Тогда мы с вами...

–  Мы никого к себе не зовём. Хочешь, иди домой, хочешь, иди назад к красным, хочешь, иди в тыл, в Польшу, хочешь, поступай добровольцем к нам...

–  Мы теперь это знаем. Домой пойдёшь - не дойдёшь... К красным - ну их в болото... В Польшу - незачем. С вами пойдём.

–  И драться только до дому. Мозырский

до Мозыря. Смоленский до Смоленска, Московский до Москвы.

–  Вот-вот... правильно... Ну, я - Казанский. Мне далеко идти.

Не раз, не два, не десять раз слышал я такой разговор, всегда один и тот же, как две капли воды на себя похожий. Только менялись губернии: Казанский, Тульский, Псковский...»

И советское руководство было немало встревожено наступлением Булака, спешно передавая две новые дивизии командованию своей 16-й армии и подняв чуть ли не по всей Республике пропагандистскую кампанию.

Мчится Балахович со своими громилами, Мечтает Коммуну с корнем выломить, —

стращали «Окна РОСТА» [80] , на которых генеральский кулак душил кого-то маленького и щуплого, очевидно коммунара. А на другом плакате из-за горизонта зарился на Советскую Республику и сам, заботливо подписанный, «Балахович» - страшный, толстомордый, с длинными седыми усами и оскаленной пастью, в золотых генеральских эполетах... Что же заставляло большевиков проявлять такое беспокойство?

80

«Окна РОСТА» - плакаты, выставлявшиеся в витринах отделений Российского телеграфного агентства (РОСТА). В написании большинства текстов и подготовке иллюстраций к ним принимал участие Владимир Маяковский, которому принадлежат и процитированные строки. – А. К.

Прежде всего, похоже, здесь играла роль всё-таки боязнь возобновления польского наступления. Тяжёлые бои осени 1920 года, в результате которых тысячи красноармейцев оказались в плену, а чуть ли не вся 4-я армия вынуждена была перейти границу Восточной Пруссии и интернироваться там, - были слишком хорошо памятны руководителям РСФСР. Западный фронт Республики был если и не растерзан, то во всяком случае сильнейшим образом потрёпан, так что рассчитывать на энергичный и действенный его отпор, пожалуй, и не приходилось. И если бы за партизанами Булак-Балаховича, занимая освобождённую территорию, двинулись регулярные польские войска, - противостоять им было бы отнюдь не легко. Вряд ли сбрасывались со счетов и собственные качества балаховцев, - причём не столько военные (агентурная разведка Красной Армии ещё накануне «похода на Мозырь» установила, что из четырёх дивизий «Батьки» две находятся в стадии формирования; одна из них - кавалерийская - так, кажется, и не была сформирована до конца), сколько политические, о которых так громко трубили Савинков, Мережковский и их коллеги по перу. Кто, как не большевики, знал цену разрушительной пропаганде и социальной демагогии, - и потому их не могли не испугать лозунги «Программы», при всех их недостатках возбуждавшие симпатии крестьянства в неизмеримо большей степени, чем проводимая методами жесточайшего террора советская продразвёрстка.

И основания для такого беспокойства были: даже если критически подходить к утверждениям Савинкова, будто «Балахович больше революционер, чем солдат, хотя дай Бог, чтобы все были такие солдаты», а «любой солдат 1-ой дивизии, старый партизан-балаховец - пропагандист. На стоянке, в каждой крестьянской семье, в каждой хате солдаты 1-ой дивизии ведут пропаганду», - все- таки нельзя отрицать, что взаимодействие с населением безусловно было, хотя «пропаганда» устами рядовых партизан и шла, скорее всего, не по «Программе», а так, как описал её тот же Савинков:

«...Он протискался сквозь толпу, огромный, седобородый, похожий на раскольничьего попа, загремел, показывая корявый палец:

— Это что, огурец или палец? Палец... А я кто? Барин или мужик? Мужик... Так чего зубы-то заговаривать? Бери, ребята, винтовки! Бей их! бесов! Бей бесов окаянных, комиссаров

и бар!.. Довольно поцарствовали над нами!.. Правильно ли я говорю?..

— Перекрестись, что против панов.

Егоров снял кубанку и перекрестился на церковь...»

Впрочем, одними митингами выиграть войну было нельзя. На северо-восточном и юго-восточном направлениях от Мозыря войска Русской Народной Добровольческой Армии начинали терпеть поражения в стычках с перебрасываемыми сюда советскими дивизиями, а зарвавшейся под Речицей ударной группе из «дивизии смерти» и недоформированной конницы угрожало окружение.

Б. В. Савинков вскоре по завершении «Мозырского похода», размышляя о причинах его неудачи, на первое место ставит «недостаточность пропаганды», не подтолкнувшей крестьянство к массовым восстаниям, а красноармейцев - к столь же массовым сдачам в плен или переходам на сторону белых. Не отрицая существования «пропагандистского фактора», подчеркнём всё же, что лучшей пропагандой всегда останутся боевые успехи, свидетельствующие о серьёзности и жизнеспособности новой силы и устанавливаемой ею власти. Балаховцы же в этом отношении оказались в явно невыгодном положении, особенно с 20 ноября, когда, по рассказу самого Булака, от пленных стало известно о крушении южного фронта белых (эвакуация Врангелем Крыма завершилась 15-16 ноября по новому стилю). С этим вряд ли могла потягаться любая пропаганда Армии, оказавшейся один на один со всей Советской Республикой и её вооружёнными силами и фактически не имевшей тыла.

Щедрая помощь Польши своему союзнику Балаховичу сошла на нет в условиях переговоров с большевиками: обещанная полякам контрибуция в тридцать миллионов золотых рублей (около 14% всего, что оставалось от золотого запаса Российской Империи) также стала весьма эффективным «способом пропаганды». В результате сила балаховской артиллерии так и осталась неопределённой, числящиеся в составе Армии бронепоезд и десять аэропланов, похоже, нигде себя не проявили (не говорит ли это об их реальном состоянии?), а внешний вид героев-партизан ярко запечатлел Савинков: «Какая гвардия сравнится с ними? Ночь без сна, день в бою, ночь снова без сна. Руки мёрзнут - перчаток нет, ноги мёрзнут - обмотки, на плечах - подбитая ветром шинель, но вместо фуражки меховая папаха и на папахе мёртвая голова. Новая народная русская форма. “Петушиная” - скажут мне. Я отвечу: “Заслужите её”».

Неблагополучно было и в собственном тылу. Начальник снабжения Армии капитан Елин не смог представить оправдательных документов на истраченные суммы (по общему мнению - просто проворовался), был отстранён, а позднее даже угодил под следствие, но и ревизия его деятельности велась каким-то странным способом - по рассказу самого Елина, например, «имущество интендантское выгружалось без всякой системы на полотно железной дороги. Мешки с мукой и сахаром складывали прямо на рельсы. Много мешков было намочено дождём и разорвано вагонами проходящих поездов »...

Много нареканий вызывает обычно и моральный облик фронтовиков-балаховцев, обвинение которых в грабежах, насилиях и, конечно, еврейских погромах стало уже общим местом. Бессмысленно рассуждать, что предшествовало чему: отказ евреев вступать в организуемую для них при штабе Балаховича «Отдельную Еврейскую Дружину» прапорщика Цейтлина — или бесчинства «батькиных» молодцов; вступление тех же евреев в Красную Армию (во время её наступления, в Белостоке, Седлицах и др.) - или убеждённость балаховца в том, что «все жиды - коммунисты»; но, вспоминая о вполне реальных и засвидетельствованных случаях убийств, грабежей и отвратительных издевательств, мы обязаны вспомнить и приказ, отданный Булаком ещё 20 октября и предававший военному суду не только участников погромов, но и командиров тех частей, в которых служили погромщики. Застигнутые же на месте преступления подлежали немедленному расстрелу, что неоднократно производилось и самим генералом и о чём тоже имеются конкретные свидетельства, с датами и именами расстрелянных. Кроме того, в ответ на легенду об «организованных свыше погромах балаховцев» необходимо заметить, что ни один военачальник в здравом уме не отдаст приказа об устройстве погрома, поскольку это во мгновение ока разложит и разрушит войска: «...Кто разбил дверь, тот уже не гость, а разбойник. Начинается неудержимый грабёж», - справедливо пишет Савинков. И лучшим свидетельством против обвинений Русской Народной Добровольческой Армии в массовых бесчинствах служит сохранение ею боеспособности до последних дней борьбы на своей земле.