Белое движение. Исторические портреты. Том 2
Шрифт:
Юденич и Покотило под конвоем балаховцев были посажены в поезд, однако вёрст через 75, на узловой станции Тапс, картина изменилась: эстонцы арестовали теперь уже Булака, а Главнокомандующий с адъютантом благополучно вернулись в Ревель. Как выяснилось, там была поднята тревога, и главы военных миссий Антанты потребовали от местных властей немедленного освобождения русского генерала.
Жена Юденича, возможно, повторяя его догадки, утверждала позднее, будто Балахович хотел увезти генерала ни много, ни мало - в Москву, а Правительство Эстонии - «или выполнить один из [секретных] пунктов мирного договора с большевиками, или что- то выторговать от них ценою выдачи Генерала Юденича», однако такая версия не выглядит убедительной. Не говоря даже о том, что никогда позже Балахович не подавал повода обвинить его в склонности к сговору с Советской властью, тем более в столь гнусной форме (и напротив, в эти самые дни советское
Распространённым было обвинение в неудаче похода на Петроград «штабов», «генералов», а нередко - и персонально Юденича, и Балахович вполне мог разделять это мнение. Теперь же в тифозных бараках и лагерях беженцев мыкались и умирали фронтовики, среди которых было немало и его «сынков», - а в Ревеле усиленно повторялись слухи о деньгах Северо-Западной Армии, якобы находившихся у бывшего Главнокомандующего.
В действительности все суммы, предоставленные Юденичу Всероссийским Правительством адмирала Колчака, лежали в лондонском банке, но известно это было немногим, а идея использовать эти средства для облегчения положения бойцов Северо-Западников (в том, что в Эстонии всё продаётся и покупается, больших сомнений не оставалось) вполне могла оказаться тем соблазном, перед которым не устоял решительный и авантюристичный «Батька».
Конечно, захват Главнокомандующего, дабы «убедить» его выдать армейские суммы, уже был бандитизмом чистой воды, тем более отталкивающим, что именно Юденич, как мы видели, доколе это было возможно, поддерживал Балаховича против Родзянки, и приходится вновь повторить, что в биографии Булака нет другого столь же позорного эпизода; однако ужасающее положение русских солдат и офицеров, кажется, стирало границы дозволенного, и мгновенно появившиеся слухи, будто «Батька» вырвал-таки у Юденича деньги, прибавили Балаховичу популярности, так что скоро мы увидим среди его подчинённых и тех бывших Северо-Западников, которых никто и ни в каком бандитизме не мог обвинить.
Полковник Иезовитов говорил позднее, что целью Балаховича было вынудить Юденича передать ему артиллерию Северо-Западной Армии, однако это утверждение звучит слишком глупо (войска были разоружены эстонцами гораздо раньше этих событий) и вряд ли даже повторяется со слов самого «Батьки». В то же время оно отражает нищенское состояние Особого Отряда, положение которого утратило всякую определённость после заключения 2 февраля 1920 года советско-эстонского мирного договора. Поэтому не проходит и недели, как Иезовитов обращается к «Начальнику Польского Государства» Ю. Пилсудскому с просьбой «предоставить Особому Отряду БНР участок фронта на левом фланге Польской Армии и возложить на Польское интендантство обязанность отпускать ему всё потребное». Но Пилсудский медлил с ответом, денег по-прежнему не было - по инициативе балаховцев Иезовитов даже заказал в Латвии тираж почтовых марок, дабы поправить финансовое положение Отряда, - а сам «Батька» в атмосфере вынужденного бездействия, по характеристике того же Иезовитова, «дурэу i niy».
Тем временем в Варшаве, должно быть, решили, что смогут договориться с Балаховичем без каких-либо посредников - и 24 февраля Главное Командование Польской Армии получило отчёт о состоявшейся беседе. Произведший благоприятное впечатление на собеседников генерал с готовностью заявил, что считает себя поляком, но на всякий случай предупредил: если до конца месяца ещё не состоится решение о принятии его на польскую службу, то он бросит 800 штыков Особого Отряда на Остров - Опочку - Полоцк, начав свою собственную игру. Решение было объявлено 1 марта, а вскоре командующий участком фронта, один из близких сотрудников Пилсудского бригадный генерал Э. Рыдзь-Смиглый, уже с почестями встречал балаховцев в Двинске. Теперь предстояло двигаться в указанный им район походным порядком, и этот 700-вёрстный марш немедленно был окружён легендами, так что много лет спустя один из польских авторов окрестит его «диким рейдом» и отнесёт к тем конным операциям, которыми завершилась история старой Европы.
Итак, Балахович стал поляком... надолго ли?
Впрочем, весной 1920
С белорусами, правда, на тот момент Булак порывает, для поляков мотивируя это мнимым «русофильством» полковника Иезовитова. С другой стороны, в разговоре с видными представителями русской интеллигенции - 3. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковским и Д. В. Философовым, пытавшимися играть в Варшаве политическую роль, - он говорил иначе: «Только мой один отряд Эстония выпустила вооружённым. Мои люди отказались разоружаться. В апреле я с ними опять иду на большевиков. Мне всё равно, хоть один - но на них. Поляки возьмут меня. Отряд уже в Брест-Литовске, я увижусь с Пилсудским и еду тотчас в отряд. Потом опять вернусь. Я белорус, католик, но я сражался за Россию, и я буду делать русское дело...» Так когда же «Батька» был искренним - и был ли он искренним вообще?
Прежде всего, на польскую службу он так и не перешёл, и трудно сказать, было ли это связано с опасениями «разбойничье-рыцарских традиций», которые усмотрел в балаховской среде польский военный наблюдатель, или же соответствовало настроениям самого Булака. Оглядывая проводившиеся с этого времени им формирования, мы должны будем признать, что они никогда не приобретали какой-либо национальной окраски, кроме... русской (российской). В самом деле, какие «поляки» могли бы получиться из Северо-Западника генерала Ярославцева, монархиста полковника Микоши, в феврале 1917 года в составе Георгиевского батальона рвавшегося на подавление мятежного Петрограда, или Оренбургских казаков, целым подразделением вошедших в подчинение Булаку в июле? И лукавил ли тот, когда летом говорил, «что его симпатии на стороне народа, а единственная цель - борьба с большевиками до последней возможности. Он готов, якобы, принести во имя этой цели всякие жертвы, поступиться самолюбием, подчиниться Врангелю или другому признанному вождю, войти в соглашение с Петлюрой. Он считал, что наиболее благоприятным театром военных действий является Украина», таким образом вообще допуская отрыв от хорошо знакомых ему областей?
«Балахович - интуит, дикарь и своевольник, - записывала проницательная Зинаида Гиппиус.
– Ненависть к большевикам - это у него пламенная страсть. Но при том он хитёр, самоуверен и самолюбив. Совсем не “умён”, но в нём искорки какой-то угадки...» - и в этом определении, приблизительном и неточном, как все определения, тоже есть немало такой же «угадки».
Беспомощный и безвольный в отношении политическом (вспомним характеристику, данную ему братом), «Батька», как представляется, довольно тонко чувствовал настроения своих «сынков», подхватывая, оформляя и воплощая их с такой силой, энергией и искренней убеждённостью, что говорить, будто Балахович шёл на поводу у подчинённых, как это подчас делалось, вряд ли оправдано. Как всегда и бывает, влияние оказывалось взаимным, и если оглядка на настроение войск у их вождя была бесспорной, то зато он мог и позволить себе «прибегать к драконовским мерам, вплоть до бессудных расстрелов солдат и офицеров», для установления среди них «внутреннего порядка». Войска ни поляками, ни польскими не становились - не становился поляком и «Батька», и вряд ли соответствовали действительности рассказы, будто он «обещал полякам образовать из России 22 самостоятельных республики».
Вновь возвращаясь к записям Гиппиус, процитируем ещё один фрагмент о Балаховиче. «Да, он может быть нужным [73] , хоть и может оказаться страшным, если на него положиться и оставить его распоряжаться, - рассуждает она.
– Он - орудие, он - молот [74] , хорошо приспособленный к большевизму, к большевицким лбам, но какая крепкая рука может держать этот молот, где она?» - Похоже, что так же думал и Первый Маршал, предпочитавший не испытывать крепость своей руки и, вместо того чтобы «держать» молот, «сделав Балаховича поляком», - «швырнувший» его в противника на правах совместно действующей, но до известной степени самостоятельной силы.
73
Жирный шрифт 3. Н. Гиппиус. – А. К.
74
В первоисточнике - «может», но, как видно из дальнейшего, это явная опечатка.
– А. К.