Белое движение. Исторические портреты. Том 2

Кручинин Андрей Сергеевич

Впрочем, помимо невезения имелись и более веские причины. «Батька», разумеется, не мог так быстро успокоиться, и волнения советских представителей были, в общем, вполне оправданными. Сам он называл последним днём своих боев «за свободу Белоруссии» 18 марта 1921 года - как лояльному гражданину, к тому же стремившемуся в ряды Войска Польского, ему и нельзя было признавать, что борьба его на советской территории продолжалась после подписания мирного договора, - но приведённый выше «Приказ Батьки», отпечатанный перед ноябрьским наступлением, находили «расклеенным агентами Балаховича» в белорусских деревнях ещё в середине апреля... Недаром, очевидно, значительное число балаховцев - по оценке Савинкова, быть может преувеличенной, до 1 000 человек, - не ушло за демаркационную линию, а продолжало сражаться в красных тылах.

Некоторое время генералы пытались

вести типично эмигрантскую деятельность, подписывая вместе со своими соратниками меморандум о том, что не «комитеты» и «общественные деятели» из Парижа и Берлина, а войсковые командиры, живущие одной жизнью со своими солдатами, должны представлять подлинное лицо русских эмигрантов и беженцев, или принимая участие в работе белорусских организаций, выбирая, впрочем, ориентацию определённо русофильскую. В связи с начавшимся расформированием лагерей интернированных Балахович-старший прилагал усилия к обеспечению работой своих бывших подчинённых, немалая доля которых не имела ничего общего с Польшей, и добился для этого получения концессии на лесные разработки в Беловежской Пуще, где поселился и сам вместе с братом.

Не сумев расправиться с генералом дипломатическими методами, его противники обратились к террористическим: в ночь на 13 июня 1923 года на лесной дороге в Беловеж выстрелом из винтовки был убит Иосиф Балахович, и расследование показало, что следы вели за кордон. Первое же сообщение прессы квалифицировало это преступление как покушение на старшего брата, но поскольку, как мы помним, Иосиф всегда занимал более правую позицию, чем Станислав, у советской разведки вполне могли быть к нему персональные счёты, и недаром близкий знакомый обоих братьев упоминал о признании схваченного год спустя убийцы, что «деньги от большевиков» он получил именно за младшего Балаховича. Нет сомнения, что подобные планы строились и в отношении «Батьки», но Бог миловал его.

Кипучая энергия генерала искала выхода. Отказавшись от попыток играть какую-либо политическую роль - исключением стали лишь дни военного переворота, совершенного Пилсудским в мае 1926 года, когда Булак с группой своих партизан решительно выступил на стороне Первого Маршала, вернувшего себе верховную власть в государстве, — он всё больше посвящает себя заботам о старых соратниках, выступлениям в печати, сплочению ветеранов, деятельности в организациях «комбатантов» (участников минувшей войны), широко раздавая учреждённый им самим «Крест Доблести», напоминавший по внешнему виду белый эмалевый орден Святого Георгия - его несбывшуюся мечту, — но с заменой в центральном медальоне изображения Победоносца на мёртвую голову со скрещёнными факелом и мечом. Романтика «рыцарей смерти» Великой войны («Звездой Рыцарей Смерти» именовалась высшая степень балаховского ордена), Христианская символика Адамовой головы — «смерть и Воскресение», память о Партизанской дивизии, носившей мёртвые головы вместо кокард... не объединяются ли все эти ностальгические ассоциации одним славянским словом - «тоска», как говорят, не имеющим точных синонимов в европейских языках?

Наверное, генерал тосковал. Вынужденное бездействие угнетало его. Он так и не научился жить мирной жизнью, не научился считать деньги и из-за этого несколько раз попадал в неприятные истории, выдавая векселя, по которым не мог расплатиться. Он писал польские и белорусские стихи, не блещущие, быть может, литературными достоинствами, но взволнованные и искренние — не главное ли это в стихах? — был ли это призыв «встать за отчизну» или грустная эпитафия любимым коням - вороному и белому, которым уже не суждено было понести хозяина в решительную битву или на победный парад; мечты и намерения слишком часто не сбываются в жизни, и лишь в конце земного пути, упорно ведущего генерала к неизменной цели, ожидал он, что «коn wrony i bialy» вновь встретят его для самой последней скачки...

Может быть, с таким состоянием Балаховича было связано и то, что брак его с Гертой фон Герхард оказался непродолжительным; позднее он женился в третий раз, и заботы о детях (всего двое сыновей и пять дочерей от трёх браков [83] ) и семье погибшего брата тоже должны были занимать его в эти тягостные годы, которые мы с высоты своего исторического знания назовём сегодня межвоенными...

Могла ли война не найти своего «рыцаря смерти»? В последнее время появляются версии о его участии военным советником в Гражданской войне в Испании (1936-1939), где Балахович

якобы делился своим партизанским опытом в штабе генерала Франко. Но, хотя было бы чрезвычайно заманчиво представить старого «Батьку» инструктирующим марокканскую конницу «войск Национальной Испании», скорее всего здесь мы имеем дело с очередной легендой. Помимо того, что наиболее подробная польская биография генерала просто не оставляет ему на это времени, не следует сбрасывать со счетов неприязненное отношение, которое он питал к Германии, активно поддерживавшей Франко. В эти годы Булак целиком в мечтах о новом славянском Грюнвальде [84] , о войне с победным финалом в Берлине... Однако в действительности ему пришлось увидеть зарево над Варшавой.

83

Некоторые из прямых потомков С. Н. Булак-Балаховича и сейчас живут в Польше, другие эмигрировали. – А. К.

84

Битва при Грюнвальде 15 июня 1410 года, в которой польско-литовско-русские войска нанесли поражение рыцарям Тевтонского Ордена, надолго остановила германскую экспансию на Восток.
– А. К.

Впрочем, не в одном Гитлере видел он угрозу. Один из старых балаховцев позже вспоминал речи, которые «Батька» вёл в кругу своих соратников. «Я знаю - некоторые из вас посмеивались над моим увлечением Тарасом Бульбой, который был естественный тип средневековья, - говорил он, - но любил я его не за это, а за упорную непримиримость к врагу, за стойкость в христианской вере, свободолюбие и преданность своим товарищам. — Он и погиб страшной смертью за эти идеалы... Я убеждён, что скоро настанут страшные времена, которые по силе человеконенавистничества, жестокости и преследования христиан и вообще верующих в Бога превзойдут не только средневековье, но и жуткую эпоху ассирийских и египетских царей... Да, господа, скоро ещё нам придётся отвечать на вопрос: “во Христа веруешь?”, причём утвердительный ответ будет требовать немедленной защиты с оружием в руках христианской цивилизации. Поверьте мне, вопрос будет так поставлен, или победить, или влачить жалкую жизнь раба и лизать пятки большевицкого хама!»

Вспомнил ли Балахович эти свои слова в сентябре 1939 года, когда в обливающейся кровью Польше, которую делили между собою нацисты и большевики, он бросился формировать новый партизанский отряд? К этому времени чин его был признан, и «Добровольческую Группу» (название менялось несколько раз) Булак-Балахович возглавляет уже не генерал-майором Русской Армии, а бригадным генералом Войска Польского. Почти две тысячи отозвавшихся на его клич добровольцев объединены в два пехотных батальона, два эскадрона кавалерии, противотанковый взвод и - отголосок минувшей войны?
– юнкерский и офицерский отряды, действуя в дни обороны Варшавы на южном участке.

Кажется, возвращаются дела двадцатилетней давности. Вновь идут по тылам противника балаховцы; вновь стелется в карьере на пулемёты дикая конница; ближайший помощник Булака - есаул Яковлев (теперь он польский полковник), в 1920 году командовавший казачьей бригадой... Тогда они крепко не ладили - Яковлев не хотел подчиниться, - сегодня же стоят в общем строю: «скоро настанут страшные времена...», и встретить их надо, как прежде, с оружием в руках.

Позже рассказывали, будто Балахович «объявил о формировании отряда для похода против большевиков», и в какой-то мере можно этому поверить, поскольку генерал посылал своего эмиссара и в восточные области Польши - в Брест-Литовский, Люблин и Вильну для контакта с «формирующимися там моими отрядами», — а ведь Брест и Вильна входили уже в советскую зону раздела Польши. Но 30 сентября пала Варшава, открытая вооружённая борьба была окончена, и «Батьке» с его приближёнными пришлось переходить на нелегальное положение.

Ну, уж для этого он решительно не был создан. Попытки конспиративной работы Булак-Балаховича трудно назвать успешными - кружок лиц, собравшихся при нём, объединялся, очевидно, лишь обаянием самого генерала и за семь месяцев никакого вклада в подпольную борьбу внести не успел, «Батьке» же соратники в конце концов посоветовали выбраться из Варшавы. Но на прощание генерал, как рассказывал близко знавший его сослуживец, решил «“кутнуть” по своему обыкновению»...
– «А кто два раза в день не пьян, тот, извините, не улан...»