Белое вино ла Виллет
Шрифт:
– Бывали случаи и почище.
И рассказывает мне, как он читал, что в Америке стачечники пустили однажды в завод целый нефтяной поезд, объятый пламенем.
Я набираюсь храбрости, прихожу во вкус и говорю:
– Только трусы не отваживаются ни на что. Для смельчаков же самое невозможное оказывается легким. Кроме того, какой прекрасный случай дать предупреждение буржуа и показать пример рабочему классу!
Мой приятель не слишком поддерживал меня, но и не противоречил. Мы встаем из-за стола и направляемся к своим машинам. Я говорю:
– Послушай! У меня есть желание рассказать об этом товарищам.
– Сегодня вечером, от девяти до двенадцати, я на работе.
– Но сейчас ты свободен?
– Да, я буду свободен через сорок минут до самого обеда.
– А я освобождаюсь в четыре часа. Слушай! Вот что ты должен сделать. Если ты встретишь надежных товарищей в конторе или в парке, назначай всем им свиданье на улице Пуассонье. Но проси их держать язык за зубами. А теперь обойди улицу Орденер. Ты знаешь ребят с линии Монмартр – Сен-Жермен-де-Пре. Поручи им позаботиться о том же. Они будут передавать друг другу. Сам я увижу наших с линии Ней-и – Порт-Майо и Клиши – Одеон… Пигаль – Винный рынок, может быть. Но и ты встретишь кой-кого из них. Замолвь и им словечко. Ты знаешь, где их найти? Скажи, что предстоит очень важное сообщение относительно синдикалистского движения.
– Нужно ли сообщать им, что собрание устраиваешь ты?
– Не стоит!
– Почему же? Ведь ты участвуешь в комитетах, твоему обращению они придадут больше значения. Они решат, что из-за этого стоит побеспокоиться.
Я в этот день, должно быть, основательно поработал, мой приятель тоже.
Прихожу на улицу Пуассонье. Перед дверью заведения беседовали семь или восемь человек, поджидая меня. Они сообщают мне, что внутри собралась уже порядочная компания.
Вхожу в бильярдную. Шоферы – кондукторов мы не приглашали; их вовлекут в дело позже – шоферы размещаются вокруг бильярда в два или три ряда, между столиками, чтобы ставить на них стаканы.
Я не знал, куда мне поместиться. Больше всего меня смущали необычность обстановки, большая площадь бильярда посередине и расположившиеся четырехугольником вокруг него товарищи. Я не люблю, когда в комнате столько пустоты, и когда бездушная вещь занимает в ней столько места. Кроме того, я не способен говорить, когда я сижу. Я не люблю, чтобы глаза других были на уровне моих глаз. Мне кажется в таких случаях, что я глупею.
К счастью, они начали говорить и спорить все вместе. Я сделал вид, что ожидаю запоздавших. Когда шуму было уже достаточно, я встал. Бильярд перестал беспокоить меня; я его больше не видел. Я не чувствовал больше пустоты посередине зала. Гул голосов покрывал все, и я мог действовать над ним, как над заполненным и твердым пространством.
Я пускаю свой проект.
– Стачка железнодорожников кончится неудачей. Силы капитала сплотились против них. Борьба неравная. Правительство на жаловании компании. Оно мобилизует своих солдат против восставших рабочих… В воскресенье железнодорожники попытаются сделать последние усилия. Но они будут раздавлены, а вместе с ними весь пролетариат. Капитализм будет торжествовать над нашими разбитыми силами. Есть только одно средство спасти положение. Оно в нашей
Снова наступило молчание. Я снова увидел бильярд и четырехугольник размещенных вокруг него людей. Но они больше не страшили меня, напротив. Мне не приходилось напрягать голос, настаивать на своих идеях. Они, как эхо, отдавались присутствующими. Мне казалось, что на четырех сторонах моих слушателей натянута, как на четырех распорках, барабанная кожа, и что я ударяю по ней своими пальцами.
В момент наибольшей тишины я вдруг выпалил, без обиняков, свое предложение. Одно мгновение я испытывал страх, как мальчишка, швырнувший камень и тут же спохватившийся: "Да ведь я расколотил стекло".
Но я вижу, как помещавшийся на углу бильярда лицом ко мне, направо, парень восклицает:
– Я присоединяюсь, браво!
И во мгновение ока со всех четырех сторон бильярда несутся аплодисменты.
Шоферы, видите ли, гордятся своими машинами. Разумеется, они только и ждут, как бы насолить компании, так что уже по этой причине моя идея пришлась им по вкусу.
Ну, а сделать при помощи своих машин нечто необыкновенное, нечто такое, чего никто другой не сумел бы сделать, – эта мысль наполняла их гордостью.
Словом, я даже не надеялся на такой успех. Оставалось только остановиться на осуществлении плана. Я объясняю им:
– Это очень просто, ты, например, подъезжаешь к Одеону, опорожняешь свою машину и вместо того, чтобы стоять на площади, катишь, послав к черту все предписания. Контролеру останется только воздеть руки к небу. А ты – ты можешь проделать ту же штуку у ратуши. Другой затормозит среди пути и сделает вид, будто копается в своем моторе; станет закручивать и раскручивать, пока его пассажиры не потеряют терпение и не уйдет. Тогда он потихоньку запрет свой автобус и присоединится к нам. Тем, кто в этот час будут возвращаться в парк, надо будет только изменить направление. Я вам указываю несколько приемов. Есть и другие. Каждый изберет наиболее удобный.
Но из гущи налево от меня доносится чей-то голос:
– За такую штуку потеряешь место.
Некоторое время я ищу ответа. Тишина становится более напряженной. Мне начинает казаться, что взгляды потухают, сосредоточиваются, отрываются от моих глаз. Я вижу перед собой сукно бильярда, которое кажется мне огромным, я вижу четырех своих слушателей, обрамляющих зеленое сукно с таким видом, точно они ожидают, что я проделаю перед ними какой-нибудь физический эксперимент. Наконец, я нахожу слова:
– Вы заблуждаетесь, товарищ. Компания боится нашей забастовки. Она будет очень счастлива, если мы удовольствуемся маленькой демонстрацией, которая, к тому же, будет направлена не против нее. Рискую один я. Дознаются, что я руководил всем. Но вы вступитесь за меня. Меня не тронут, если будут бояться, что вы станете мстить.
Четырехугольник начинает жужжать. Я не разбирал того, что они говорили, но я ясно слышал, что эти разговоры ведутся в благоприятном для меня тоне. Шофер легко узнает по шуму своего мотора, хорош ли его ход или же в нем есть какие-либо изъяны. Человек, привыкший говорить в собраниях, никогда не ошибается относительно характера шума своей аудитории.