Белоснежка и семь апостолов
Шрифт:
Отто предложил сделать остановку и выступить.
— Ну, будет вам кино, — поспешил Димка обрадовать местных.
Парни переглянулись и велели ехать в сельсовет, где разыскать некоего Семеныча, без благословения которого в Полыньках ни одно дело не делается.
Сельсоветом называлась черная хибара под ржавой водокачкой. Семеныч, дед под семьдесят, заросший по глаза серой, мшистого оттенка бородой, сидел на крыльце и щурился на солнце. Рядом в тенечке тихо рукодельничали две молодки самого
На переговоры пошел я.
После пары реплик о погоде произнес привычную рекламную речь, напирая на слова «совершенно бесплатно» и «ничего подобного вы еще не…»
Последняя моя фраза истаяла в воздухе, а дед все смотрел мимо куда-то в зенит. Я было подумал, что он глухой или, чего доброго, юродивый.
— Ну что, — напомнил о себе я. — Где велите сцену развернуть?
Семеныч медленно перевел на меня выцветшие глаза, такие же дымчато-мшистые, как и борода, и скрипуче произнес:
— Езжайте своей дорогой, ребята. Не надо нам вашего цирка.
Сказать, что я удивился, — ничего не сказать. В растерянности я поворотился к девчатам, но те смотрели столь же непреклонно, как и старик.
— Что, — осторожно сказал я, — и на летающего человека не хотите глянуть?
— А что нам радости с летающего человека? — проскрипел в ответ Семеныч. — Пускай себе летит восвояси. Зачем нам? Кто на него посмотрит, покой потеряет. Будет видеть то, чего нет. Будет огнем пыхать, что твой Горыныч. Самого себя бояться будет. Идите стороной, дети лукавого. — И он вяло махнул костлявой рукой в сине-зеленых разводах татуировок.
Тут мне пришло в голову, что этот момент, при всей своей сказочности, полон конкретного смысла. Такая вот немая сцена, когда каждый додумывает про себя то, что не было сказано. Про нас знали.
Я отступил на шаг, готовясь повернуться и зашагать к кемперу, где ждали мои артисты.
Но тут одна из девушек вскочила, подбежала к Семенычу и торопливо зашептала ему на ухо. Тот не мигая долго смотрел куда-то мне в ноги, а потом поднял взгляд и кивнул:
— Постой-ка. Поди сюда. — И поманил меня жестом умирающего.
Я нехотя приблизился.
— Я слыхал, вы дождь выкликать умеете. Так вот. Прежде чем уехать, вызовите нам дождь. А больше нам от вас ничего не надо.
Я вернулся к ребятам. Те стояли понурые, Венди аж побледнела.
— Слышали? — спросил я, мельком кивнув в сторону «сельсовета». — Давайте пригоним им тучку по-быстрому — и валим отсюда.
Тут Отто поймал меня за руку и стальным тоном сказал:
— Нет.
Венди кинулась к нему и заговорила надрывающимся шепотом:
— Отто, не надо так, ну, пожалуйста, ну черт с ними — не хотят и не надо; пожалуйста, давай сделаем им дождь, они же задыхаются, они же…
Отто свободной рукой взял ее за запястье, и Венди притихла.
— Дождь им будет, — сказал он безо всякого выражения, — А потом ты, — он тряхнул ее руку, — инициируешь молодежь.
—
— Сделаешь. Постарайся. И пока не будет так, как я сказал, мы с места не тронемся.
Он перегнул палку. Явно перегнул. Все были обижены, все были встревожены, но это было слишком; и я сбросил с себя руку Отто и включил командный голос:
— Отто, прекрати. Не заставляй ее. Хрен с ним, с дождем, поехали отсюда.
Отто отступил. Выпустил Венди и деревянным шагом побрел к кемперу. И тут изумила Венди.
— Хорошо! — выкрикнула она ему в спину. — Хорошо, пускай так… Я сделаю! Я сделаю…
Отто остановился.
— Артем, скажи им, что для выкликания дождя нам нужна помощь. Всех молодых пусть выгонят в поле вместе с Венди. Скажи — хоровод водить. Выполнят обряд как надо, будет им дождь.
Я не знаю, почему я послушался.
Ни до этой истории, ни после Отто никогда больше не разговаривал со мной таким тоном.
Мы с Димкой, Владом и Чжао проводили коммунаров в поле. Они встали кучкой, переминаясь с ноги на ногу. Четыре девушки и тринадцать парней. Те двое, с трактора, тоже пришли. Пит подогнал кемпер, и из него вышли Отто и Венди — изжелта бледная, как юбка на сценическом платье Белоснежки, в которое она была одета. К чему был этот нелепый маскарад, знали только она и Отто.
Она подошла к местным, оглядела их, шмыгнула носом и нетвердо скомандовала:
— В круг становитесь.
Те послушались. Я мельком глянул на Отто. Тот кивнул и показал на небо: «Начинаем».
И мы начали.
Венди расцепила сомкнутые руки двух девчат-рукодельниц и встала в хоровод.
— Для начала, — сказала она, — распоемся. Песню бременских музыкантов все знают?
Кто-то захихикал. Мужской голос выкрикнул:
— Знают. Дальше-то что?
— Пойте, — просто сказала Венди и без паузы затянула:
«Ничего на свете лучше не-эту, чем бродить друзьям по белу све-эту…»
Хоровод криво сдвинулся, потом пошел ровнее. Она целый куплет пропела в одиночку, прежде чем местные стали подтягивать. Вскоре заголосили уже все.
К концу песни природа наконец отозвалась. Дунул ветер. Раз, еще и еще. Волосы взлетели над головами, затрепетали подолы юбок. Кто-то невольно остановился, но Венди властно и упорно потянула за собой живой круг, принуждая их перебирать ногами. За «бременскими» спели «Красное на черном», потом «Все идет по плану». После пятой или шестой песни солнце погасло, подернувшись серой пеленой. Хоровод пел — одержимо, экстатически. Ветер без устали уносил звуки в мертвые поля. Над горизонтом поднялись серые, цвета рыбьей чешуи, с белыми ободами облака. За ними потянулась чернильно-синяя грозовая туча. И наконец глухо, но явственно, хрупнул гром. Певцы прервались и заулюлюкали. Кто-то выдал звонкое «ура».