Белоснежка и семь апостолов
Шрифт:
При нашем появлении он не вздрогнул, не задышал быстрее, не издал ни звука.
Дорого бы я дал, чтобы никогда не увидеть его таким.
— Отто, — позвал я негромко.
— Бесполезно, — жестко сказал Кузнецов, — на это имя он больше не откликается. И транквилизаторы со стимуляторами тут ни при чем, это…
Его слова пробудили во мне животную злобу. Разжалась взведенная пружина. Сколько ни давись ненавистью — все равно изольется.
Тело среагировало само: шаг, обманный правой (беспомощно вскинулись руки — за мной не успеешь),
— Артем! Камеры!
Руки тряслись. Саднили содранные костяшки. Кузнецов лежал на полу, глаза закатились, из носа кровь.
Как ночью, я чувствовал переполненность силой, той самой, что обращала воду в коньяк и показывала будущее. Одного удара кулаком было мало. Магия рвалась наружу, сочилась сквозь кожу. Надо было открыть какой-то шлюз, сбросить напряжение, чтобы прийти в себя. И, как ночью, все случилось само собой. Схлынуло.
Я выпрямился.
Андрей застонал, привстал на локте, зажал нос тряпочной куклой, как платком. Посмотрел куда-то в потолок и покачал головой. Видимо, жест предназначался тем, кто за нами наблюдал: не вмешиваться, все под контролем. А может, он просто пытался остановить кровь.
— Сначала Дэн. Теперь Отто, — выдавил я сквозь зубы. — Назови причину, почему мне не убить тебя прямо сейчас.
— Я твой единственный друг, — прогундосил Кузнецов, поднял на меня глаза, и я отпрянул, обожженный его взглядом. — Антипова убил не я. И у меня есть доказательства. — Он поискал глазами Влада: — Подтверди.
— Он говорит правду, — тихо откликнулся Влад. — Он поставил ловушку, «огонька» на замочную скважину, и Дэна ударило током, когда он засунул ключ. Но умер он не от этого. От удара тонким лезвием в ухо — в подъезде его ждал киллер. Крови было немного, Димка ошибся насчет разрыва перепонки… Он, наверное, назвал бы правильную причину смерти, если бы у нас было еще немного времени…
— У него ведь наверняка были враги, а? — невесело спросил Кузнецов.
Накатили немота и равнодушие. Что-то важное в моей жизни сейчас рушилось, но мне было все равно. Кузнецов убрал Пахома от лица, но не торопился подходить к Отто. Постоял, моргая, ощупывая кровоточащий нос. Потом резко шагнул ко мне:
— Что ты сделал? Что ты сделал со мной? Сейчас?
— Нос сломал, если ничего не путаю.
— Еще? Был силовой импульс? Опять твои наркозные инъекции?
— Нет.
Кузнецов повелительно просигналил Владу одними глазами: узнай! Влад несмело спросил меня:
— Можно?
— Валяй, мне все равно.
Он осторожно просканил меня и донес:
— Был удар. Было желание сделать больно. Была еще… тошнота. — Влад поморщился, не умея подобрать верное слово для того, что он открыл в моей памяти. — И… Да, пожалуй, это можно назвать силовым импульсом. Только… бесцельным. Вроде как дверь пнуть или тарелку разгрохать.
— У тебя это в первый раз? — Кузнецов ткнул мне в грудь головой куклы.
— Нет, бывало раньше, только… как бы сказать-то… в легкой форме. На концертах бывало частенько. Я думал, у всех магов случается. Как будто объелся. Не сунешь два пальца в глотку — не полегчает. Я же почти не показывал фокусов на сцене; все работали, выкладывались, а я нет. Вот, сбрасывал силу впустую.
— И это случалось под конец выступления?
— Да. Обычно.
— Черт, если бы я знал раньше… А я-то ломал голову, к чему третий силовой импульс…
— Сегодня ночью тоже было, — вспомнил я. — И тоже сильно.
— В присутствии Замалтдинова?
— Точно. На Жабьем Дворе.
Кузнецов закусил губу и прикрыл глаза:
— То есть ты совершенно не отдавал себе отчета?
— Нет.
— Замалтдинов потерял дар, — с нарастающим изумлением прошептал Влад. — Казанский танк сломался!
— Я-то думал, причина в том, что ему досталось битой по темечку, — пробормотал Кузнецов, — Ан нет, не в бите дело…
Он помолчал, глядя на меня. Так смотрят родители на нашкодившего ребенка, раздумывая: то ли дать ремня, то ли приголубить и простить?.. Потом покачал головой:
— Черт с ним. Легко пришло — легко ушло. Delete, delete, delete…
Кузнецов поднял руку, точно собираясь посмотреть время, но часов на привычном месте не было. Он чертыхнулся.
— Ладно, и так знаю, что времени нет. Самолет из Москвы уже вылетел. Нам надо покончить с этим прежде, чем он приземлится. Просыпайся, Пахом, к тебе посетители.
Кузнецов брезгливо посмотрел на окровавленную куклу. Я машинально вытащил из кармана носовой платок и сунул ему. Но Андрей только отмахнулся, отстегнул Отто одну руку и надел на нее перчаточного пупса. Отступил на пару шагов.
Рука Отто вздрогнула и зашевелилась отдельно от тела.
Я похолодел. Было полное ощущение, что я присутствую на сеансе некромантии. Эффект усиливали кровавые разводы на игрушечном теле Пахома. В какой-то момент я пожалел, что настоял на этом визите.
Пальцы Отто внутри куклы расправились, и Пахом потянулся, встряхнул головой, оживая, как бывало всякий раз, когда они выступали на публике.
— Позвольте… представить… Пахома… Правда… у него не все дома. Он не то, что мы… с вами, он всегда говорит стихами… — услышал я голос Отто. Он говорил, дыша со свистом, голосом лунатика: почти неразборчиво и без всякого выражения. Это был зачин выступления, и я знал, что он произнесет дальше. А дальше была реплика Пахома.
— О, как я рад здесь видеть вас, друзья! Вы ждали и дождались — вот он я! — неожиданно резво заверещал Пахом лилипутским фальцетом. Отто не дрогнул, только рука в перчатке заметалась вправо-влево, будто в нее вселилось что-то потустороннее. Голос шел откуда-то из-под опущенной головы, и он был живой, осмысленный, совершенно «пахомовский».