БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ
Шрифт:
Часы в темном футляре пробили девять. Алехин взглянул на забавный маятник этих старинных часов. Девочка в легком платьице монотонно качалась на качелях вверх и вниз. «Хоть что-то есть веселое в этой комнате», - подумал Алехин. Его взор безучастно скользил по стенам, оклеенным строгими обоями, по рядам черных стульев с высокими резными спинками. В строгом порядке стояли они, как часовые, вокруг стола. А чтобы не нарушился этот веками установленный строй, за ним строго следил со стены закованный в черную рамку предок Грейс.
Мадлен вернулась с новой тарелкой. На этот раз в ней была
– Гарольд заедет за мной, - сообщила вернувшаяся Грейс.
– К счастью, он тоже едет в Париж.
Тон этого сообщения был безразличный и даже несколько недовольный. Выходило, что Грейс совсем не хочется ехать с Гарольдом, но что делать, приходится!
Алехин, не поднимая глаз от тарелки, молча продолжал расправляться с яичницей. Грейс несколько раз посмотрела в сторону мужа. Он сидел, все так же уткнувшись в тарелку. Опытная женщина поняла: соотношение сил за столом изменилось. Раньше инициатива принадлежала ей, но ее уход и особенно неосторожное сообщение о поездке с Гарольдом явились, как говорят шахматисты, потерей темпа. Нужно было срочно думать о защите.
– А эта женщина из романа не пробовала менять блюда?
– спросила она Алехина.
– Ну, попросить хотя бы… ветчину?
Это был нейтральный ход, проба сил. Алехин ничего не отвечал, он лишь безразлично повел плечами. Выжидательные маневры ничего не давали, пора было приступить к решительным ходам.
– Невеста Гарольда хочет купить себе пальто, которое я тебе показывала. Она едет с нами в Париж.
Это была явная авантюра, блеф, который в любую минуту Алехин мог проверить. Но какой смелый игрок не пускается на самое рискованное предприятие в трудной позиции! Грейс с радостью заметила, что лицо мужа сразу посветлело. Пусть рискованный, но верный ход разом исправил ее позицию. Теперь нужно лишь укрепить ее выжидательными маневрами.
– А что ты скажешь, если я тоже куплю себе такое пальто?
– в особых случаях переходя на «ты», спросила Грейс.
– Почему же! Пожалуйста.
Первый ответный ход противника. Дальше все зависело от опыта и мудрости нападающего.
– А может быть, ты поедешь с нами в Париж? Вот было бы хорошо!
– Грейс с особой восторженностью произнесла предложение, наверняка зная, что в данный момент Алехин не может бросить занятия.
– Спасибо. Я не могу. Ты же знаешь: нужно готовиться к матчу.
– Я сегодня видела письмо с голландским штампом. Что нового?
– продолжала вопросами выгадывать время Грейс. В некоторых позициях нужно дать противнику прийти в себя.
– Все решено, - ответил Алехин, пережевывая кусочек ветчины.
– Правительство финансирует матч.
– Значит, окончательно договорились?
– Да. Начинаем в октябре. Задержка была лишь за решением финансовых вопросов.
– Замечательно! Я так люблю Амстердам!
– обрадовалась Грейс.
– А какой гонорар?
– Ты хочешь спросить: сколько получу я?
– Да.
– Около двадцати тысяч гульденов. В случае победы.
– Победы?! Какой может быть вопрос! Ты и Эйве!
– Эйве сильный гроссмейстер. Один из пяти-шести сильнейших в мире.
– Но ведь это
Алехин покачал головой:
– Для меня он сейчас самый опасный. Этот матч - самое трудное испытание за всю мою шахматную карьеру.
– Сколько я помню, Эйве уже проиграл тебе матч в двадцать шестом году. Разве с тех пор он стал сильнее? Или ты стал играть хуже?
– Дело не в силе, Грейс.
– Алехин произнес эти слова так, как говорят о чем-то глубоко и долго обдуманном, что терзает ум и сердце в томительные часы размышлений.
– Есть причины не менее важные.
– Какие?
– подняла вновь брови Грейс.
– Психологические.
– Что вы имеете в виду?
– опять перешла на «вы» Грейс.
– Не понимаю.
– Среди шахмагистов однажды разгорелся спор, - попробовал объяснить свою мысль Алехин, - как лучше играть: в обычном турнирном зале или в отдельной, изолированной комнате. В зале мешают зрители - они разговаривают, шумят, в отдельной комнате можно создать идеальные условия, мертвую тишину. Спор был жаркий: одни стояли за зал, другие - за комнату.
– Я помню, вы мне говорили, - попробовала форсировать события Грейс. Она была в цейтноте - в половине десятого должен был приехать Гарольд. Грейс нетерпеливо позвонила в колокольчик, явилась Мадлен. Горничная забрала тарелки и вскоре принесла кофе, джем, булочки-рожки.
– Я был всегда за обычный зал, - продолжал Алехин.
– Пусть мне мешает шум, но мне он дает непосредственный контакт с шахматными любителями, с теми, для кого я создаю художественные произведения в шахматах. Публика вдохновляет меня, держит в напряжении, создает дополнительный стимул для творчества.
– Я не пойму одного: какое это имеет отношение к Голландии?
– нетерпеливо спросила Грейс.
– Там ведь тоже будет публика, обычный турнирный зал.
– Публика будет, но какая? Голландская, чужая, враждебная.
Грейс повела плечами: мысль мужа не совсем доходила до нее.
– Но ведь вы и раньше играли в других странах. Два раза в Германии с Боголюбовым.
– О! Это было совсем другое дело!
– оживился Алехин.
– В Германии мы оба были одиночками. Два русских среди немцев. Кругом были чужие люди и для меня и для него. А здесь целая страна будет за Эйве, миллионы людей будут ждать моего поражения. Я уже пережил нечто подобное в матче с Капабланкой в Аргентине.
– Я всегда говорила вам: вы слишком резки, неосторожны с людьми. Вы теряете много друзей.
– Можно приобрести одного друга, трех, пять, но нельзя приобрести миллионы друзей. Особенно, если ты их уже потерял, - пытался объяснить Алехин и вдруг… замолчал. Что-то подсказало ему: Грейс ничего не поняла из того, о чем он так подробно ей говорил. Она просто по складу своего характера не может разобраться в тех чувствах, которые терзали Алехина. Ему стало стыдно за невольное признание, не встретившее никакого отклика в душе близкой ему женщины. «Может, не, стоило изливать душу?
– задал он сам себе вопрос. И тут же ответил встречными вопросами:- А кому же еще можешь ты пожаловаться? Где во всем свете есть человек, способный понять тебя, пожалеть, утешить?»