Белые лодьи
Шрифт:
— Аминь! — заключил я, так как с крещальни базилики Двенадцати апостолов ударили колокола, их поддержали крепостные — на башне Зенона и городских воротах.
Диера причалила к берегу, на палубе появился духовник церкви святого Созонта и, увидев среди собравшихся нас с Константином, знаком руки пригласил подняться на борт.
— Пошли, брат, зовет… — Я подхватил философа под руку, и мы поднялись на корабль.
Возле духовника стоял деревянный ларец, обтянутый красной кожей и дивно изукрашенный жемчугом и ониксом. Мы упали перед ним на колени и поцеловали крышку ларца, уже зная о том,
Он сказал, чтобы Константин по праву, данному ему Богом, императором и патриархом, водрузил на плечо ларец с мощами Климента и отнес в церковь святого. Созонта. И на всем пути туда перед философом расступалась толпа и люди с именем Божьим на устах и молитвами склоняли головы ниц.
— Леонтий, теперь пора уходить в Хазарию. Господь Бог осенил нашу дорогу великой находкой, явившейся словно доброе чудо… А на обратном пути мы возьмем святые мощи в Константинополь и сотворим радость его святейшеству и всему христианскому миру, — торжественно произнес философ, выходя из церкви. Задумался, потом вскинул на меня глаза: — Думаю, что только весной мы увидим Фотия. А я бы хотел обрадовать его раньше.
— Ты хочешь послать гонца?
— Да, Леонтий.
В голове у меня промелькнуло:
— Есть такой гонец, отче… Наш Джам! Смышленый мальчонка.
— Верно, смышленый… А что?! Согласен. Только вот беда: за делами мы его окрестить не успели.
— Припиши в грамоте к его святейшеству, чтобы окрестил. Может, он и в школу свою его определит?..
— Хитрец ты, Леонтий! Джама отправляешь к патриарху скорее не гонцом, а на его попечительство.
Но видел я — и у него, как у меня, на сердце цвела радость.
Вручив пергамент, мы посадили Джама в отдельную каюту первого отходящего корабля в Византию и наказали часто не выходить, а я попросил капитана найти в Константинополе патриарха и передать мальчика с рук на руки.
Часть третья
Жезл Верховного Жреца
1
Доброслав Клуд спешил доковать для своего Бука панцирь, чтобы попасть к полудню на кумирню к верховному жрецу Родославу.
В горне ковницы ярко пылал огонь, рдели до готовности тонкие железные пластины. Кузнец, ражий детина с бородой, на которой уже начинала проступать седина, сделал знак крупной головой Доброславу, выхватил из горнового пламени клещами эти пластины, положил на наковальню, и Клуд застучал по ним молоточком, вытягивая и делая выпуклыми, по форме груди собаки. Потом их скрепили крючками и сунули в воду, налитую до краев в деревянное широкое корыто. Железо, шипя, выпустило из
— Хорош доспех будет твоему Буку, — сказал кузнец Доброславу, широко улыбаясь. — Ты и вправду говорил, что собаки в древние времена воевали в таких панцирях?
— В таких ли, не знаю, может, в других, но то, что дрались в битвах рядом с хозяином, — это точно, от отца слышал.
— Световид с тобой, Клуд.
— Спасибо. Прощай.
Клуд взвалил на спину железный панцирь и вышел из ковницы. Позвал Бука, но у входа его не оказалось… Встревоженный Доброслав зашагал домой, чтобы у Дубыни спросить о собаке.
Дубыня два дня назад появился в селении. Радость Клуда, когда он его встретил, была неописуемой… Ведь после того как расстались, сдав соль с Меотийского озера в Херсонесе и освободив из подвала базилики Лагира, прошло ровно семь месяцев — на дворе сейчас стоял месяц листопада [82] , по утрам уже выпадал в горах иней, и улетали птицы еще дальше на юг.
Сейчас друг хоронился на сеновале. Доброслав спросил его о Буке, но он ничего не ведал. Клуд выбежал на улицу, но собаки нигде не было…
82
Ноябрь.
Когда он ковал для нее панцирь, Бук лежал у входа в ковницу и, прикрыв глаза, дремал, ожидая хозяина. Ближе к полудню солнце пригрело, лучи упали на лобастую, крупную голову Бука, чутким ухом он уловил тихое попискивание мышей в скирде соломы, сметанной недалеко от кузницы, свист сусликов, вылезших из нор погреться. Из лесного кустарника неожиданно выскочил заяц и, петляя и смешно задирая морду, побежал к реке — умный пес сразу почуял его, открыл один глаз и стал наблюдать за ним. Как ему хотелось пообедать сейчас зайчатиной, но Бук с места не стронулся… Хотя ничего не стоило Буку этого бедного зайчонка настичь в несколько прыжков и расколоть, как орех, его голову своими мощными, заостренными и загнутыми назад клыками, которые были, пожалуй, посильнее волчьих.
Бук походил на мать только своей крупной головой да, может быть, еще и одинаковым с ней ростом. Но тело его было длинным, гибким и мускулистым, вот оно-то как раз и походило на волчье, так же как морда с желтыми пронзительными глазами, широко поставленными и раскосыми, с удлиненным носом, обладающим обостренным чутьем.
Как и у отца, мощные лапы Бука с хорошо развитыми голыми мякишами заканчивались сбитыми в плотный, несколько овальный комок пальцами с когтями большими, черно-бурого цвета.
Месяц назад, встретив в лесу молодого кабана, этой лапой Бук перешиб ему хребет. Уши пса не висели, а оставались стоячими и подвижными, покрытыми жестким и плотным волосом. Волосы росли длинными у Бука только на холке; черного цвета, они ярко оттеняли мощный загривок. На задней стороне бедер волосы были короче, нежели у матери, и не образовывали, как у нее, «штанов».
Широкой грудью Бук ломал бревна в кулак толщиной: однажды по неопытности он попал в бревенчатый загон, установленный на лося людьми управителя, но пробил грудью лаз и выскочил на волю.