Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

Ровное движение снова ускорилось, и вдруг из темноты донесся сдавленный, негромкий возглас: "А-а-а!..". По маминому лицу струился пот, но выражение его сразу смягчилось, глаза стали прежними, лучистыми и мягкими, а мерное раскачивание затухло и сошло на нет.

Я попятился от двери и на цыпочках, чувствуя быстрые волны мурашек в онемевших коленках, побежал в свою комнату и скользнул по одеяло. Через минуту по коридору прошлепали к ванной босые уверенные шаги, зашумела вода, а я лежал, придавленный странной картиной, крепко отпечатавшейся в памяти, и мелко трясся

то ли от страха, то ли от возбуждения. Мне хотелось понять, что случилось там, за дверью, и хотелось увидеть это еще раз. В ту ночь я так и не заснул.

Ровно через сутки, в то же время, я снова подполз робким червячком к заветной скважине и испытал новый шок: лицо было перевернуто вверх тормашками, напряженно запрокинуто, с закрытыми глазами и оскаленным ртом, и лишь движение осталось прежним, ровным и даже успокаивающим, словно ход поезда глубокой ночью мимо одинаковых полустанков.

Однако в этот раз что-то нарушилось, тихий голос неожиданно сказал: "Сейчас, погоди...", зашуршала материя, и я, сразу ослепший и оглохший от ужаса, превращенный этим ужасом в крохотное, пулей летящее от опасности животное, успел домчаться до своей кровати и скрыться в ней прежде, чем "папа" выглянул в коридор.

Опять же - не знаю, что стало бы со мной, увидь он меня там, под дверью. Но я остался не пойманным, хотя сердце и грозило выскочить из меня и упрыгать мячиком прочь, в безопасность. До утра мне снились жуткие сны с темными извилистыми коридорами, погонями и страшными лицами, висящими в воздухе.

А утром я уже смотрел на своих родителей иначе. "Папа", как обычно, выдал мне деньги на мороженое, глядя со спокойной доброжелательностью, как я прячу бумажки в карман штанов. Мама придвинула чашку кофе и улыбнулась нормальной человеческой улыбкой, но в моих глазах она была куклой - механической куклой, а "папа" - мотором, приводящим эту куклу в движение. Оба они как бы перестали быть людьми, и я подумал, что, наверное, во всех запретах есть смысл, раз их нарушение так переворачивает мозги.

Больше я не подглядывал, помня о своем ночном ужасе убегающего животного, но каждый вечер, стоило мне лечь и укрыться одеялом, картинка всплывала в памяти и дразнила, посмеиваясь.

Я хотел или признаться, или забыть об этом, но ни того, ни другого сделать не мог. И однажды, поздней осенью, в ветреный и дождливый день, сел в автобус и поехал на свою старую фабричную окраину.

Двор был пуст, а дом потемнел от дождя и казался изношенным, грязным, тесным и набитым людьми, как селедками - даже странно, что когда-то я любовался здесь игрой облаков в грозовом небе, стоя завороженно у подъездного окна. На четыре звонка в дверь открыл удивленный дворник:

– Эрик?.. Тебе кого?

– Вас, - я переступил через порог и вдохнул знакомый квартирный запах.
– Можно?

Он провел меня в свою неизменившуюся комнату и усадил возле стола:

– Извини, брат, к чаю ничего нет. Да и чая - тоже.

Я сжал кулаки, глядя в пол и чувствуя, что краснею, и медленно выговорил:

– Понимаете, я пришел, чтобы... Помните, вы говорили: это не для того, чтобы наказать

за сарайчик, а для того, чтобы в будущем мне не захотелось поджечь квартиру?

– Ну, помню, - он сел напротив и с любопытством уставился на меня.

– А если дело касается не поджогов, а... Ну, если я сделал что-то запрещенное, и меня никто за этим не поймал, мне ведь может захотеться и дальше этим заниматься?
– я понимал, что говорю путано, но ничего не мог сделать.

– В общем, да, вполне может, - осторожно согласился дворник.

– Но я не могу признаться, - я поднял на него глаза.
– И перестать не могу!

– Так ты со мной посоветоваться пришел, что ли?

– Не совсем.

– А чего же ты хочешь?

– Вы можете... ну, вы можете снова меня... как тогда?

Дворник изумленно откинулся на спинку стула:

– Ну ты даешь, брат... Тебе что - понравилось?!

– Нет.

– Ты пойми, это ведь не я, это - квартира решила. А мне-то самому зачем? Не было у тебя отца, вот и выбрали меня, просто выбрали, как на собрании!

– Я могу вам заплатить.

– Слушай, - он потрепал меня по коленке, - на самом деле, мне даже было тебя жалко, правда. Уж больно ты был тогда маленький и несчастный, прямо как зверек.

– Я могу заплатить, - повторил я.
– У меня есть три служебных талона.

– Служебных?
– дворник почесал голову.
– Ну, не знаю. Это такие желтые, да?.. Эрик, да ты хоть объясни, для чего тебе это надо!

– Я же объяснил...

– Да странное какое-то объяснение!
– он вспомнил о талонах и покачал головой.
– Хорошо. И что - прямо сегодня? Сейчас?

– Да.

– А родители если заметят?

– Я перед ними голый не бегаю.

Дворник досадливо крякнул, встал и вытянул из штанов ремень:

– Ну, давай, что ли... Знал бы я еще, что ты там натворил...

– Крал деньги и ходил на ту сторону, в специальный городок. И еще кое-что, но это я не скажу.

Он свистнул:

– А зачем? Ходил-то зачем? Там особый режим, тебя и пристрелить могли... Хотя нет, тебя - вряд ли.

– А что там?
– я взялся за верхнюю пуговицу своих штанов.

– Там?.. Погоди, дверь запру. Там, понимаешь, держат людей, которые... ну, вот как ты, только взрослые. Но они не платят талонами за порку, потому что не понимают, что неправы.

– Они хотят поджечь квартиру?

– В некотором роде - да, - он резко рассек ремнем воздух.
– Ты не передумал? Тогда ложись на кушетку. Ой, горе мне, горе...

Через двадцать минут я уже спускался по пологой улице к автобусной остановке. Не знаю, что подумал обо мне дворник - лицо у него было очень озадаченное. Но талоны свои он отработал честно, тут без претензий, я даже не был уверен, что смогу сидеть в автобусе. И - что самое странное - на душе у меня здорово полегчало, все проблемы словно отодвинулись на второй план, и я подумал с блаженным чувством выполненного долга: "Меня не поймали, но я все равно наказан. Это была плата за запреты, которые я нарушил. Теперь меня можно и простить".