Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– Ничего, - повторил врач.
– Главное, что вы видите. Не смейтесь: первое время нос будет мешать, потом привыкнете.
Медсестра звонко захохотала, и я невольно вздрогнул от неожиданного звука ее смеха, даже не неуместного в подобной ситуации, а просто противоестественного, как улыбка на лице трупа.
Тончайшая игла проткнула мышцу у меня на плече, впрыснула горький яд, вышла легко и звякнула на белом эмалированном поддоне, отвалившись от стеклянного шприца, как хвост ящерицы. Сестра еще смеялась.
Стукнула дверь, возник из снежной крутящейся
– Сюда. Воды отошли?
Беременная застонала, как стонет человек не от боли, а от досады, что не успел сделать важное дело:
– Да, уже час...
Ее распеленали, и я увидел единственным своим глазом, что она совсем молода. Муж, так и не расставшийся с растерянным выражением лица, протянул врачу ее социальную карточку и поставил на пол плотную матерчатую сумку:
– Варя, ты слышишь меня? Тут твои вещи. Я положил баночку варенья.
– Уходите уже, - врач подтолкнул его к дверям, - нечего стоять, позвоните утром по телефону, - он повернулся к женщине.
– Посидите тут, волноваться не надо. Я распоряжусь насчет места, - он вспомнил обо мне и досадливо поморщился.
– Вы как? Будете ложиться или пойдете?
Мне не хотелось расставаться с теплом, но я торопливо схватил рубашку, думая о будущем отце, с которым, возможно, нам по пути:
– Пойду. Спасибо большое. Правда, спасибо.... Но я не подсматривал, я прятался. Меня хотели ограбить. Вещи чуть не отняли...
– я показал на сверток, сиротливо лежащий под стулом.
Врач пожал плечами и пружинисто вышел. Осталась блондинка, уже погасившая смех, но хранящая его отпечаток в извивах губ.
– Что же ты?
– она внимательно смотрела на меня.
– Мог бы и остаться, в конце концов. Или ты думаешь, что дома твой глаз начнет видеть? Не начнет ведь, ни дома, ни здесь. Нигде. Тебе больно?
Боль еще тлела, но далеко, успокаиваясь и угасая.
– Нет, - сказал я, - все прошло. Зачем мне оставаться?
– Ну, хотя бы для того, чтобы поговорить. Я знаю много интересного, всякие случаи - я же медсестра. Хочешь, завтра увидимся? Ты женат?
– Нет. Был - но она не продлила брак...
– Очень хорошо!
– блондинка снова засмеялась.
– Значит, никто не будет мешать. Приходи утром. Я сменюсь с дежурства.
Осторожно натягивая через голову свитер, я ответил:
– Хорошо.
– В девять, - добавила она.
Беременная, безвольно сидящая на стуле, вдруг уставилась на мое лицо:
– Глаз... ваш глаз... кровь через марлю проступает..., - ее взгляд заметался, ища мужа, но тот уже вышел.
– Сидите, женщина, - холодно, игольчато осадила ее блондинка.
– Не глядите, если боитесь крови, - она подошла ко мне, тронула прохладной рукой мою левую щеку и вдруг с силой надавила большим пальцем с острым розовым
Беременная взвизгнула. А я молчал, хотя боль расцвела ослепительно алым цветком и затопила меня всего, лишив тела и голоса, сделав меня бесполым и маленьким, похожим на фарфоровую куклу-арлекина, которая когда-то сидела у мамы на зеркальном столике.
– Что же вы делаете?..
– долетел до меня сквозь алые сполохи испуганный голосок будущей матери.
– Что вы такое делаете?!
Я знал: над ней тоже совершат одно или несколько маленьких насилий, ломая сначала ее стыдливость, потом страх, потом давя успокоительными уколами истерику, пока, наконец, не извлекут на свет дитя. Но для нее насилие еще непривычно, она только что вышла из ласковых рук и шарахается от боли перепуганной мышкой.
– Вот так, - удовлетворенно сказала беленькая, отпуская меня.
– Ты ведь любишь сильных женщин, да? Любишь. Приходи завтра к девяти и жди меня у выхода.
Я сказал: "приду", надел слепыми руками пальто, намотал шарф на вздрагивающую шею и поднял с пола сверток. Внутри меня колотилось гулкое сердце, что-то сжималось, горело, как в огне, но надо всем этим еще висел невидимый купол странного удовольствия, словно только что я вдохнул воздух после долгого удушья.
Метель немного ослабла, но все еще вертелась вихрями в световых кругах редких фонарей. Я огляделся (нос и вправду мешал), но будущего отца нигде не было видно. За больничными воротами виднелась слабо освещенная улица, там веселилась какая-то своя, отдельная метель. Из нее я сюда пришел, в нее и вернулся, но уже наполовину слепой, идя неуверенно, словно потерял я не глаз, а ногу и ковылял теперь на протезе.
Улица была пуста в оба конца. Будущий отец или улетел отсюда на крыльях, или убежал сломя голову, а может, провалился сквозь мерзлую землю. В такие вечера не верится, что настанет утро, слишком уж темно. Мир состоит из одних заметенных снегом тупиков, и лишь чужие окна живут своей жизнью среди метели.
У меня было отличное пальто из чистой шерсти. Зачем я украл эту куртку, так напомнившую мне живое существо? Может, именно из-за этой странной аналогии. Или мечтал быть пойманным?..
За больницей, через узкий проулочек, начался квартал одинаковых двухэтажных домов с занесенными снегом дворами. У одного из темных парадных, кутаясь, ждала кого-то девушка в полушубке, и я спросил, приостановившись:
– Который час?
Она очнулась от своих мыслей и оглянулась на низкое, горящее оранжевым окно. Там круглые часы на стене показывали - моему удивлению - только половину девятого.
– Восемь тридцать, - озвучил ясный девичий голосок.
– А вам, скажите, не попадалась по дороге старушка? Маленькая, как мальчик?
– Старушки не было, - я отворачивал от нее белую заплатку на лице, но она увидела, помялась секунду и заговорила о другом:
– Пойду, говорит, сахара куплю в "Продторге", а то нет сахара - и оладьи не сделать. Магазин полчаса как закрылся, а ее все нет. Может, навстречу пойти?