Белые волки. Часть 2. Эльза
Шрифт:
— Нет. Делает мужьями. Они все — ее мужья, и каждую ночь она выбирает, с кем лечь в постель. У нее большой выбор, но ей всегда хочется еще больше новых мужчин. А женщины выплакивают себе глаза, ожидая их на берегу с детьми на руках.
— Ну… она неплохо устроилась в своей вечной жизни.
— Неплохо устроилась? — Петра подскочила на локте и нахмурилась.
— Конечно, — со смехом отвечал он, — представь, сколько удовольствия она получает, постоянно пробуя кого-то нового.
— Кого-то нового?
Димитрий едва успел перехватить кулачки Петры, когда она прыгнула ему на грудь, с ее пальцев
— Ты тоже хотел бы постоянно пробовать кого-то нового? — спросила она, нависая сверху над ним, вся голая, соленая от воды и золотистая на фоне черного неба.
— Нет, — ответил он уже без тени улыбки. — Мне нужна только ты.
Ему, действительно, нужна была только она. Но она не могла дать ему того, что было ему нужно. "Когда ты сделаешь это? — хохотали внутри голоса. — Когда ты сломаешь ее? Когда убьешь? Когда съешь ее душу?"
— Докажи, — Петра наклонилась и стала целовать его, одновременно просовывая руку между их бедрами. — Сделай это.
Эти слова так наложились на шепот в башке, что Димитрий вздрогнул. Нет, она не должна узнать, что они по-прежнему с ним. Он сказал ей, что все прошло. Он не может позволить ей увидеть, что на самом деле они рядом.
— Докажи, — шептала Петра и терлась об него всем телом, — скажи, что любишь меня.
Он резко отвернул голову и скрипнул зубами, а она засмеялась.
— Ну почему, Дим? Это же так просто. Скажи "лю-блю", — она нажала на уголки его рта, забавляясь. — "Лю-блю". А то я подумаю, что ты предпочел бы мне морскую суку.
Предпочел бы. В некотором роде. Наверно, та бы сильно удивилась.
— Я не умею любить, — проворчал он вслух.
— Но ты же любишь. Я вижу, что ты меня любишь. Осталось самому тебе признать это.
Признать. Есть вещи, которые тяжело признать. И в которых еще тяжелее признаться.
— Чего я точно не люблю, — он сгреб ее, визжащую, в охапку и вскочил на ноги, — так это когда у женщины между ног один песок. Это ранит, знаешь ли… очень ранит…
— Нет, Дим, — Петра сопротивлялась, но куда уж там ей против него, большого и сильного. — Нет. Только не купаться. Вода уже холодная. Не-е-ет.
Он зашел по пояс в черные волны с белыми барашками на вершинах и бросил ее туда, а потом прыгнул следом. В первый день приезда сюда они тоже купались так — только прямо в одежде. Петра настолько соскучилась по океану, что побежала к воде, не раздеваясь. А когда Димитрий подошел — затащила и его. Они барахтались и смеялись, все мокрые, а ткань липла к телу. Было хорошо.
Костер, пылающий на берегу, оставлял на воде оранжевую дорожку, когда они вынырнули. У Петры тряслись от холода губы, но глаза сияли подобно звездам над головой. Она подплыла к Димитрию, стоявшему на мягком песчаном дне, и обхватила его ногами. Ее рот был соленым, а соски — острыми.
— Ты же сам сказал, что я — часть своей страны, — напомнила она, покачиваясь вместе с ним в волнах, — а у нас в Нардинии песка не боятся. У нас даже трон императора создан из песка и человеческих костей.
— Неужели? — он обхватил ее круглые твердые ягодицы ладонями, скользнул пальцем между ними, улыбнулся, когда девочка-скала выгнулась от этих прикосновений.
— Правда, — она отчаянно старалась не сдаваться так быстро и сохранять рассудок, и это лишь больше
Она осеклась, откинула голову и закрыла глаза, а под водой прижалась своими раскрытыми складками к его члену.
— На сегодня, пожалуй, хватит о богах и драконах… — пробормотал Димитрий, собирая языком капельки воды с шеи девочки-скалы.
Костер будто отодвинулся дальше, и вместе с ним берег, и небо, и дно. Они превратились в двух рыб, скользящих друг по другу влажными холодными телами, переплетающихся в волнах, играющих то над поверхностью, то в глубинах. Петра оказалась рыбой похитрее, она нырнула вниз, улучив момент, когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и коснулась его губами. От этих легких, едва ощутимых, как биение крыла бабочки, прикосновений Димитрия прошибло разрядом тока. Она целовала его грудь, и живот, и жесткие волосы в паху, и бедра, а потом, наконец, добралась до самого вкусного.
Но ему хотелось большего. Хотелось надавить на ее макушку, вколотиться в горло и остаться так, ощущая, как она начинает дергаться, задыхаясь. Маленькая золотая рыбка… однажды у него уже была одна такая, и он отпустил ее, договорившись с чудовищем внутри. Но как договориться с двумя?
Он вскинул руки, обхватил свою многострадальную башку и заорал. Костер трещал на берегу, и спокойно чернела ночь, и ветер уносил вдаль все звуки над волнами. Там, под водой, женщина, которую он до безумия любил, дарила ему свою любовь, и боль в его крике смешивалась с удовольствием.
Потом уже кричала она. Когда он вынес ее и положил у самой кромки воды, и волны пенились у них в ногах. Кричала, и извивалась на мокром песке, и истекала влагой. Костер почти догорел, собственное хриплое дыхание вибрировало в барабанных перепонках. Толчок, вспышка, темнота, удовольствие, боль, шепот, хрип, толчок, вспышка, темнота…
Это были их мир, их ночь, их океан и их берег. Их счастье, их любовь. Его тайные голоса. Только его, и ничьи больше.
Когда Петра уже спала безмятежным сном под брезентовой крышей их палатки, Димитрий приподнялся, подоткнул ей под спину легкое одеяло, чтобы не мерзла. По утрам, перед рассветом, ощущалось пронзительное дыхание приближающейся осени, а его девочка-скала в своей хрупкой человеческой оболочке нуждалась в защите и тепле.
Он вышел под звездное небо, постоял немного, вдыхая легкую гарь затухшего костра, соль ветра и далекий, едва уловимый аромат жареной рыбы. Затем повернулся и пошел, ступая босыми ногами по холодному песку, за этим следом в воздухе, спокойный, уверенный, неторопливый. Голоса в ожидании, что их покормят, молчали. Тишина — блаженство, гораздо большее даже чем то, что он недавно испытал с женщиной. Надо сделать это. Надо понять, чего же они хотят взамен Петры. И дать им все.
Раньше, по крайней мере, у него получалось находить равноценную замену. Получится и теперь.