Белые яблоки
Шрифт:
— Но за что? Объясни, в чем конкретно была твоя вина?
Он с неудовольствием покосился на нее и признался:
— Другие женщины.
— Какая-нибудь конкретная из них?
— Слишком много. Мне следовало бы принять ислам. Тогда я мог бы жениться сразу на нескольких и, возможно, удовольствовался бы ими. Хотя как знать.
Изабелла мало-помалу поняла, что случилось с Винсентом. Но прежде чем сообщить об этом ему самому, ей следовало удостовериться в правильности своей догадки. И она снова стала задавать ему вопросы о прошлом.
Этрих уверенно отвечал на них, а между тем беспокойство в его душе все нарастало.
В конце концов Изабелле стало не о чем его спрашивать. И тогда плечи ее печально поникли. Теперь она твердо знала, что не ошиблась. Из памяти Этриха было намеренно удалено все то, что касалось их взаимоотношений. Остальное сохранилось в неизменном виде, лишь она, Изабелла, была стерта без следа.
Разве что… Она выпрямилась, сбросив с груди простыню.
— Ты помнишь свою болезнь?
— Болезнь? Какую?
Она собралась было ответить, но вместо этого прикоснулась ладонью к животу. Лицо ее приняло безмятежное выражение. Слегка склонив голову набок, она кивнула:
— Хорошо. Постараюсь.
Энжи что-то сказал ей.
Этрих ничего не понял и растерянно переспросил:
— Что? Что ты постараешься сделать?
Она не ответила. Лицо ее оставалось спокойным.
— Сегодня я хотела бы кое-что тебе показать. Можешь уделить мне немного времени?
Этрих замешкался с ответом. Он побаивался этой женщины, ее необъяснимой осведомленности о подробностях его жизни. И хотя она была чудо как хороша собой, ему больше всего хотелось бы вытолкать ее за дверь. Разумеется, позволив предварительно одеться. Этрих был джентльменом. Именно поэтому он пользовался таким успехом у женщин. Неизменно вежливый и предупредительный, он ни разу не дал ни одной из своих женщин почувствовать, что просто переспал с ней.
— Да ну же, Винсент, сегодня суббота и ты свободен. Давай позавтракаем. Омлет, бекон и кофе.
До чего же странно ей было говорить с ним в таком тоне. Нервы ее были напряжены до предела, а надо было казаться беззаботной, флиртовать с ним, но делать это тонко, без нажима. Словно мужчина, сидевший на противоположном краю кровати, был не единственной ее любовью и отцом ее будущего ребенка, а случайным знакомым, которого она хладнокровно пытается задобрить.
— Прости, я только на минутку.
Он кивком указал на дверь ванной. Уверенно встал с кровати и сделал несколько шагов, потом вдруг сообразил, что шествовать по комнате голым под взглядом чужой женщины не очень-то прилично. Он смущенно развел руками и заторопился в ванную. Вслед ему зазвенел беззаботный смех. Над чем, интересно, она так смеется? Над его пенисом или ситуацией в целом?
Ее позабавило, что жест, которым он извинился за причиненную неловкость, был так типичен для него. Она ощутила прилив такой острой, такой безудержной любви к нему, что тотчас же поклялась во что бы то ни стало пробиться сквозь эту новую преграду.
Закрыв за собой дверь ванной, он подошел к раковине. Пристально изучил свое отражение в зеркале и мрачно изрек:
— Ну что? — Потом вынул из шкафчика полотенце и обернул его вокруг бедер.
Что же теперь прикажешь с ней делать? Угостить завтраком, вывести на прогулку, а после сердечно, но твердо сказать: «Прощай». Где она живет, хотелось бы знать? Хорошо, если в центре города, тогда он без разговоров усадит ее в такси.
Дверь ванной распахнулась, и девушка
— Что это?
— Твой любимый завтрак.
Этрих и в самом деле любил сладкое, но никогда не ел пирожных на завтрак. Кусок, предложенный незнакомкой, он взял и с наслаждением принялся уничтожать. Так они и стояли в ванной. Этриху трудно было поручиться за девушку, но лично ему это занятие пришлось по душе. Съев примерно половину своей порции, Изабелла жестом предложила ему взглянуть в зеркало. Он повиновался. Из зеркала на него глядели два довольных лица с губами, перемазанными шоколадным кремом, и подбородками, к которым пристали крошки торта.
— Где твоя камера? Хорошо бы нам сейчас сфотографироваться на память.
Он вытер рот тыльной стороной левой руки:
— Какая камера?
У нее на языке вертелось: «Та, что я тебе подарила», но вместо этого она спросила:
— У тебя ведь есть цифровой фотоаппарат?
— Нет.
— О-о… Ну, тогда… гм…
Ей пришлось отступить, но сдаваться она не собиралась. Ее осенила новая идея. Быть может, это именно то, что сейчас нужно. С горящими от энтузиазма глазами она предложила:
— Раз уж мы занялись едой, вот тебе вопрос дня. Только хорошо подумай, прежде чем отвечать. Не говори наобум. Ладно? Опиши мне самые памятные для тебя завтрак, обед и ужин.
Вот это вопрос так вопрос. Как раз для Винсента. Вообще-то их было пять. Он так и называл эту их игру: «Пять вопросов». Пристально наблюдая за ним, Изабелла ожидала увидеть в его глазах искру узнавания, но он спокойно доел последний кусок торта, явно обдумывая ответ на только что заданный ею вопрос.
Однажды поздним вечером в Кракове, лежа в постели, они не могли заснуть — слишком упоительным был минувший день и обоим хотелось, чтобы он никогда не кончался. И, как это часто бывало, после занятий любовью они тесно прижались друг к другу, обнялись и несколько часов кряду разговаривали обо всем на свете. Где-то в середине разговора Винсент задал ей те самые пять вопросов. После они по многу дней обсуждали их, погружаясь в воспоминания, делясь друг с другом подробностями своей жизни, смакуя эти подробности, перескакивая с одного на другое и стараясь не упустить ни одной детали. Изабелла не уставала благодарить его за удачную идею с пятью вопросами, эта игра по-настоящему ее увлекла и никогда ей не надоедала.
И вот теперь он стоял в ванной своей квартиры и вытирал руки полотенцем, которое было обернуто вокруг его талии. Он невозмутимо спросил:
— А три обеда не сгодятся?
— Нет. Завтрак, обед и ужин.
Она заранее знала, что он ответит. Вернее, что ответил бы, если бы… Неужто он мог позабыть тот солнечный воскресный день, кафе «Редольфи» в Кракове? Стояло жаркое лето, они сидели за столиком у окна, выходившего на городскую площадь, и пили замечательный кофе, чашку за чашкой. Оба были перевозбуждены избытком кофеина, к тому же прошлой ночью они почти не спали: у них нашлось занятие поинтересней. Они не могли наглядеться друг на друга. Обоим пришла в голову мысль прямо сейчас вернуться в отель, но они остались в «Редольфи», потому что и там чувствовали себя совершенно счастливыми, упоенными друг другом. Неужели это возможно — испытывать такой восторг, такую полноту жизни?