Белые зубы

Смит Зэди

— Дети покинули нас, уехали в дальние страны, — сказал Самад Арчи по телефону так меланхолично, что тот засомневался, не поэтическая ли это цитата. — Они путники в чуждой земле.

— Скорее, они от нас свинтили, — угрюмо ответил Арчи. — Если бы за каждый визит Айри я получал пенни, то…

То за последние несколько месяцев пенсов десять Арчи бы наскреб. Айри действительно почти не приходила домой. Она была между молотом и наковальней — как Ирландия, Израиль или Индия. Безнадежное положение. Останься она дома, Джошуа будет цепляться к ней из-за несчастной подопытной мыши Маркуса. Задавать вопросы, на которые ей нечего ответить, да и сил нет отвечать: «Разве можно патентовать живое существо?», «Ты считаешь, это правильно — прививать вирусы животным?» Она не знала, правильно ли это, и, как истинная дочь своего отца, помалкивала и держалась от Джошуа на расстоянии. А у Чалфенов, у которых она работала все лето, приходилось иметь дело с Маджидом. Просто кошмар. Когда девять месяцев назад она только начала

работать у Маркуса, ее работа сводилась к необременительному разбиранию папок; теперь же обязанностей стало в семь раз больше: в свете вспыхнувшего интереса к эксперименту Маркуса ей приходилось общаться с прессой, разбирать мешки писем, организовывать встречи. Впрочем, и платить ей стали соответственно. Но в том-то и беда: она всего лишь секретарь, а Маджид — доверенное лицо, ученик и последователь, он сопровождает Маркуса в поездках, просиживает у него в лаборатории. Самородок. Избранный. Он не просто талантлив, он очарователен. И не просто очарователен, а еще и благороден. Маркусу казалось, что он явился в ответ на его молитвы. Этот юноша умел ткать красивейшие этические кружева и делал это с недетским профессионализмом, поразительным для его возраста. Маркусу не хватало терпения формулировать аргументы — Маджид ему помогал. Именно благодаря ему Маркус, щурясь от солнца, вышел из лаборатории на свет божий, где его ждали люди. Они хотели знать о Маркусе и его мыши, и Маджид умел им это рассказать. «Нью стейтмэн» требовалась статья на две тысячи слов по вопросу получения патента — Маджид записывал слова Маркуса, подыскивая элегантные формулировки, превращая пресные высказывания ученого, равнодушного к вопросам этики, в изысканные философские размышления. Новостному четвертому каналу хотелось взять интервью — Маджид давал совет, как сесть, как держать голову, какие делать жесты. И это юноша, который большую часть жизни провел в горах Читтагонгского района, без телевизора и газет! Маркус — хоть он всю жизнь стойко ненавидел это слово и не употреблял его с тех самых пор, когда из-за него отец отодрал его, трехлетнего, за уши — был склонен называть это чудом.Либо, в крайнем случае, невероятным везением. Из-за Маджида менялась его жизнь — вот уж точно невероятное везение. Впервые в жизни Маркус был готов признаться себе в своих недостатках — пусть крохотных, но все же… недостатках. Возможно, он был чересчур замкнут. Возможно, слишком нетерпимо относился к любопытной публике. Теперь он настроился на перемены. А самым гениальным и совершенным во всей истории было то, что ни разу, ни на секунду Маджид не заставил Маркуса поступиться ни единым принципом его драгоценного чалфенизма. Напротив, он неустанно им восхищался. Как он сам сказал Маркусу, единственная его цель — донести чалфенизм до масс. Но для этого людям нужно объяснить все в доступной их пониманию форме. В его доводах было что-то настолько возвышенное и умиротворяющее, что Маркус, еще полгода назад плевавший на подобные соображения, теперь безропотно с ними соглашался.

— Одно место в нашем столетии еще пустует, — говорил Маджид (лесть ему, несомненно, удавалась). — Фрейд, Эйнштейн, Крик, Уотсон… Одно место не занято, Маркус. Автобус еще не совсем заполнен. Динь! Динь! Еще одно место…

Как противостоять такому искушению? Сопротивляться было невозможно. Маркус и Маджид. Маджид и Маркус. Остальное не имело значения. Эта парочка не обращала внимания ни на недовольство Айри, ни на повальные переезды — загадочные сейсмические колебания, которые в окружающих вызвала их дружба. Маркус отбыл, как Маунтбэттен из Индии или пресыщенный подросток от своей недавней подружки. Он снял с себя ответственность за все и за всех — Чалфенов, Икбалов, Джонсов, — кроме Маджида и своей мыши. Остальные считались изуверами. И Айри приходилось прикусывать язычок, сдерживаться, когда дело касалось хорошего, доброго Маджида, расхаживающего по дому в белой одежде. Но, как предсказания Второго пришествия, как все эти святые, спасители и гуру, Маджид Икбал был, по меткому выражению Нины, первоклассной, стопроцентной, несомненной, подлинной, конкретной, абсолютной занозой в заднице.К примеру, типичный разговор:

— Айри, я в недоумении.

— Не сейчас, Маджид, я говорю по телефону.

— Мне бы не хотелось отнимать твое драгоценное время, но дело не терпит отлагательств. Я не могу разобраться.

— Маджид, может, ты просто…

— Послушай, Джойс любезно купила мне джинсы. Они называются «Леви’с».

— Можно, я вам перезвоню? Хорошо… Ладно… Все. Да, Маджид! У меня был важный разговор. В чем дело?

— Так вот, у меня есть эти красивые американские джинсы «Леви'с» белого цвета, которые сестра Джойс привезла из поездки в Чикаго, Город Ветров, так его называют, хотя, учитывая его близость к Канаде, не думаю, что в его климате есть какие-то отличительные особенности. Так вот, мои чикагские джинсы. Какой продуманный подарок! Я был вне себя от радости, когда его получил. Но потом меня смутила этикетка с внутренней стороны, согласно которой эти джинсы «садятся по фигуре». И я задался вопросом: что значит «садятся по фигуре»?

— Садятся, пока не станут точно по фигуре, Маджид. Думаю,

так.

— Но Джойс могла ведь предположить, какой размер мне подойдет, правда? Тридцать второй или тридцать четвертый.

— Хорошо-хорошо, Маджид, мне совершенно неохота на них смотреть. Верю на слово. Значит, носи их как есть.

— Первоначально я пришел именно к такому решению. Но оказалось, что отдельной процедуры для усаживания джинсов и не предусмотрено. Они сами сядут, если их постирать.

— Гениально.

— Но, видишь ли, рано или поздно им все равно потребуется стирка.

— Что ты предлагаешь, Маджид?

— Интересно, садятся ли они до какой-то определенной степени, а если да, то до какой? Если расчеты сделаны неправильно, производителям может быть предъявлена масса судебных исков. Нет ничего хорошего в том, что они садятся по фигуре, если они сядут не по моей фигуре. Возможно и другое предположение: эти джинсы должны повторять контуры тела. Но реально ли это?

— Слушай, может, просто пойдешь и сядешь в этих чертовых джинсах в ванную и посмотришь, что получится?

Словами Маджида не обидишь. Он подставит другую щеку. Иногда по сотне раз на дню, как регулировщица под действием экстази. Улыбнется тебе без обиды и злости, а затем наклонит голову в знак всепрощения (в точности как его отец, когда принимает заказ на креветки в карри). Он так всем сочувствует, этот Маджид. И от его сочувствия хочется лезть на стенку.

— Ммм, я не то имела в виду… Черт. Прости. Ну, я не знаю… просто ты… есть новости от Миллата?

— Мой брат меня избегает, — произнес Маджид с прежним вселенским спокойствием и неизменным всепрощением. — Он зовет меня Каином, потому что я неверующий. По крайней мере, я не его веры — моему богу нет имени. В связи с этим он отказывается со мной встретиться, даже не хочет говорить по телефону.

— Со временем передумает. Он всегда был упертый стервец.

— Конечно, ты его любишь, — продолжал Маджид, не давая ей возразить. — Ты знаешь его привычки, его особенности. Тебе не составит труда понять, насколько он разозлен моим обращением. Я обратился в религию Жизни. Я вижу его бога в миллионной числа пи, в рассуждениях Федра, в удачном парадоксе. Но Миллату этого недостаточно.

Айри взглянула ему прямо в лицо. Четыре месяца она не могла понять, в чем дело: мешали юный возраст, внешний вид, аккуратная одежда и чистоплотность Маджида. И вдруг ей стало ясно. Он был отмечен — как Безумная Мэри, индеец с белым лицом и синими губами и тот тип, который носил накладку из искусственных волос не на голове, а на шее, на веревочке. Как все те люди, которые бродили по уиллзденским улицам и не заботились о том, как купить пиво «Блэк Лэйбл», или украсть магнитофон, или пополнить коллекцию кукол, или облегчиться в переулке. У них был совершенно иной интерес — пророчества.И это сидело в Маджиде. Он хотел говорить и говорить не умолкая.

— Миллат настаивает на полном подчинении.

— На него похоже.

— Он хочет, чтобы я вступил в Крепкое Единство Воинов Исламского Народа.

— Понятно, в КЕВИН. Так значит, ты с ним разговаривал.

— Мне нет необходимости говорить с ним, чтобы узнать его мысли. Мы близнецы. Я не хочу его видеть. В этом нет нужды. Понимаешь ли ты природу близнецов? Чувствуешь ли смысл слова связать? Его двойной смысл…

— Маджид, не обижайся, но мне надо работать.

Маджид отвесил полупоклон.

— Разумеется. Извини, я тоже пойду и подвергну свои чикагские джинсы предложенному тобой эксперименту.

Стиснув зубы, Айри подняла трубку и снова набрала номер, с которым ее разъединили. Нужно было позвонить журналисту (в эти дни были сплошь журналисты) и кое-что ему прочитать. После экзаменов она прошла интенсивный курс по связям с общественностью и быстро выяснила, что не стоит тратить силы на индивидуальное общение с каждым. Невозможно подать информацию с уникальной точки зрения сначала для «Файнэншл таймс», потом для «Миррор» и «Дейли мейл». Осветить новость под особым углом, добавить книгу в огромную библию масс медиа — это их задача, а не ее. Каждому свое. Журналисты — это ангажированные фанатики, маниакально охраняющие свои участки и день за днем дудящие в одну дуду. Так было всегда. Кто бы мог подумать, что Иоанн и Лука столь по-разному истолкуют главную сенсацию столетия-смерть Христа? Вывод: верить этим малым не стоит. Так что обязанности Айри ограничивались простой передачей информации, требовалось только раз за разом озвучивать написанное Маркусом и Маджидом на листе бумаги, пришпиленном к стене.

— Готово, — сказал журналист. — Диктофон включен.

И тут Айри сталкиваюсь с главной трудностью пиара — необходимостью поверить в то, что продаешь. Проблема была не моральная. Она коренилась глубже. Айри не верила в возможность физического воплощения этой идеи. Вокруг Мыши Будущего парила такая невероятная шумиха (в каждой газетной колонке журналисты сходили с ума: «Нужен ли Мыши патент?», наемные перья восторженно строчили: «Величайшее открытие века?»), что можно было подумать, будто разнесчастная мышь вот-вот встанет на задние лапки и толкнет речь. Айри глубоко вздохнула. Хотя она повторяла эти слова много раз, они по-прежнему казались ей нереальными, абсурдными — литературной байкой на крыльях фантастики, еще более безумной, чем вариации на ту же тему Суррея Т. Бэнкса.