Постучишься, войдешь. Не войдешь, а ворвешься. И градомОпрокинув испуг и разбившись на тысячи брызг,И в пустом изумленье зеркал отразившись подряд многократно,Рассмеешься. И снова на брызги, на тысячи радостных искр.И под грохоты эха зеркал отразившись, рассыпавшись, ахнув,Вдруг глаза остановишь на странной моей тишине,Громким счастьем своим смущена. И заметишь, что ждал, словно плаху,Не сводя своих мыслей с тебя и любя все нежней, затяжней.
Баллада («Мы за сны свои не властны…»)
Мы за сны свои не властны,Мы за мысли свои не в ответе.Угадай, что придумал весныНашумевший восторженный ветер!Были
двое — не я и не ты,Но такие же дети судьбы,Но такие же правнуки тьмы,Своенравны, горды.Говорил — ни за что, никогда,Говорил, что на свете однаИ, — как ночь, тишина и луна —Триедина везде и всегда.А другой, от злобы кривясь,Говорил, что взбесился скакун,И хотел показать свою властьБез седла и на всем скаку.И умчался, безумен и слеп,Только ветер в ушах свистел,А оставшийся долго смотрелСумасшедшему всаднику вслед.Полюбил голубиный покойТихий пленник счастливой любвиТы мгновения не торопи:Все забудут, и тот, и другой.
«Знаю, дни облетят…»
Знаю, дни облетят,Словно цветень торжественных яблонь.И блаженные ветви озябнут,И воротится осень назад.Много в жизни отрад,Много лести и прелести сердцу —Исполнять от рожденья до смертиНепонятный и сладкий обряд.Но любовный восторгИ прелестней других, и прекрасней.Розоватыми жилками счастьяИспещрен бытия лепесток.Затихают века.Одинокое счастье пылает.Закрывая глаза, умирают,И любовь и тиха, и легка.И из крови — траваЗеленеет веселою славой.Меч ветшает, кровавый и ржавый.И над жизнью — слова.
Оттепель («Мы вслушивались в ветра смутный бред о нас…»)
Мы вслушивались в ветра смутный бред о нас.Река в объятьях льда немела и дрожала.Измученных огней заплаканная преданностьНас долгим мутным взглядом провожала.Я верю в лед: он прочен, тверд и зол еще,Послушная вода молчит, дрожит и стынет,И не предчувствует он громкого позорищаИзломанной, крошащейся гордыни.В чем дело? В чем же вся неузнаваемость?Я стиснутой руки угадываю жаркость.Лед тайно начинает таять, предавая нас.Просачиваясь, льнет потоком мутным жалость.
«Зеленое небо, и ветер сырой с океана…»
Зеленое небо, и ветер сырой с океана.Ошибка, случайность — апрелю не нужно ведь снега.Был мост через пропасть, был голос родной из тумана,И вот — головой в непонятное горе, с разбега.С соленою нежностью (нет, ты не дрогнешь навстречуБесстыдному горю нелепо проигранной страсти!),С потерянной нежностью плачет, зовет и лепечет,И бьется у ног унесенное, смятое счастье.Отчаявшись в ловле, в догадках измучась, изверясь,Глядим в изумленье, во власти тупого испуга:Мы жались друг к другу как дети, как тихие звери,И вот, на дыбы подымаясь, ощерились мы друг на друга.Вернемся же к точке исходной. Я помню, как все это было:Взволнованный ветер, и ветви усеявший снег.В счастливых — до боли — глазах от внезапного блеска рябило,И слепком блаженства стихал застывающий смех.
«Еще звучит бессмысленно мажорный…»
Еще звучит бессмысленно мажорныйВсе тот же спет дневной, и темы те ж,Но слышится, как ночь, сквозь тайный шорох,Уж пробирается наощупь в темноте.День уплывает, лишний лист опавшийВ осеннем, ржавом, ветреном пруду.Я говорю: как непохож на вашиВолнения — вот этот сад в бреду.Ты над раскрытой думаешь страницей,Невольно медля, меря берега.Как бледен лик, что пристально глядитсяВ неотразимость сумрачных зеркал.Я
понимаю: стала недотрогой,Испугана, тебя бы поберечь,Тебе бы отступиться от ожоговИ жара тяжкого невыносимых встреч.Вот ту б постылую, постылую свободуБезлюдия, чего бежала ты.Я понимаю: все в тебе про отдых,Про тишину и ясность правоты.Но эта ночь, но этот сад и ветер,Глухое бормотанье темноты…Так только ветви могут ныть о свете.Растет тяжелый мрак. И тема — ты.
«Луна не спит, и мы не можем спать…»
Луна не спит, и мы не можем спать.Лунатики любви, мы медленно выходим,Вдыхая полной грудью благодатьИ свежесть лунной ночи на исходе.Ожесточенная, луна бредет одна.Она не может спать и тихо бредитОб одиночестве, о всех ночах без сна,О некоторой нравственной победе.Глядим во власти лунного ожога:Полет ее высок. Невозмутима ночь.Прекрасна, влюблена и одинока,Надменная, луна уходит прочь.Мир отошел, чуть видим, чуть весом.На миг один, остановись в зените,Безумным взглядом она видит все,В внезапном просветлении наитья.Но вот она склоняется все ниже,Неясно бормоча о странностях любви.Она ошиблась и упорно нижетОдин к другому промахи свои.Затравлена тоской, непониманьем,Она уходит прочь, разбита, чуть жива.Ее ученики, мы слушаем с вниманьемПронзительные, вещие слова.
«Далекий кинутый дом…»
Далекий кинутый домПод осенним мокнет дождем.Там подолгу закаты горятДень за днем одиноко подряд.Ночь за ночью береза шумитЗа окном из настойчивой тьмы.Час за часом проходит жизнь,Опускаясь медленно вниз,За стаканом вина (чья вина?),Глоток за глотком — до дна.И над сломленностью тишиныРеет тень вероломной жены.
Звезда вечерняя (Поется под гитару)
Звезда унылая,Звезда вечерняя,Подруга милая,До гроба верная.Трава росистая,Да песня скучная,Разлука близкая,Да неминучая.Заря вечерняя,Заря печальная,Слеза прощальная,Фата венчальная.Жена покорная,Да неулыбчива.Как роза черная —Другой не сыщется.— Под солнцем лишняя,Навеки взаперти.Не лучше ль нищенкойНа Божьей паперти? —Не выжмешь силоюСлезу горючую,Любовь постылую,Да ласку скучную.Судьба ли сыщетсяМногострадальнее?Не лучше ль — нищенкойВ дорогу дальнюю?Звезда вечерняя,Звезда печальная,Жена неверная,Дорога дальняя,Дорога дальняя…
В апреле («Бубенец замолк за поворотом…»)
Бубенец замолк за поворотомТемных вечереющих лесов.Над полями — грустный отчего-то,Голубой весенний полусон.Прислонюсь тихонько к старой двери,Постою немного на крыльце.Буду думать, верить и не верить,Буду думать о твоем лице.
«Твоей нерадостной страны…»
Твоей нерадостной страныПолузабылись очертанья,Но внятный голос тишиныВсегда твердит ее названье.Сулил неверное свиданьеТвой взгляд, и ясный, и немой.Со мной — призыв и обещанье.Я — не с тобой, далекий мой.