Белый Бурхан
Шрифт:
Глаза слипались, будто кто их промазал клеем для дерева. Если не умыться холодной водой, можно заснуть на ходу.
Пунцаг взболтнул медный кувшин для омовений, попросил:
— Полей, Чойса!
— Полить? Зачем? — пожал тот плечами. — Тебя ждет зеленая целебная ванна у гэлуна. Он приказал не выливать воду, а оставить ее для тебя… Хе-х!
Но кувшин взял, полил на спину, шею, руки. Завистливо вздохнул совсем по-стариковски:
— Красивое и тугое тело у тебя. Бурхана лепить можно.
— А ты что, и бурханов лепил? Сам?
— Приходилось, Пунц… Здесь всему научат!
Своего обычного «хе-х!» Чойсурен на этот раз почему-то не прибавил — отвернулся,
Темно, пусто и холодно в коридоре, но дверь в покои ширетуя была открыта, и желтый квадрат света лежал на чисто выметенных серых плитах. Пунцаг нерешительно остановился: может, не ждет его ширетуй, а просто ему душно?
Как ни тихо шел Пунцаг к двери, но Жамц услышал:
— Входи и закрой дверь. Дует.
Гэлун полулежал, подложив под голову и спину алые сафьяновые подушки. Пунцаг хотел сесть перед ложем ширетуя в позе сухрэх, но Жамц поморщился:
— Теперь мы равны перед небом, как ламы! Ты отныне баньди. И хоть это решил не я, но… — Он заворочался, поправляя сползающее покрывало. — Можешь сесть на край моего ложа.
Пунцаг смутился и остался стоять на пороге.
Жамц понимающе усмехнулся:
— Длинные языки дацана уже наговорили мерзости про меня? Хотел бы я знать, кто это делает!
Пунцаг не ответил, только еще ниже опустил голову.
— Это хорошо, что ты не выдаешь своих друзей! — рассмеялся гэлун. Значит, тебе можно доверять в более серьезных делах!
Он выпростал руку из-под покрывала и указал ею на табурет, где горкой лежали аккуратно сложенные одежды ламы, придавленные бронзовыми атрибутами святости — дрилгой и ваджрой, [55] знаменующих мужское и женское начала жизни.
— Прими ванну и переоденься.
У Пунцага сами по себе подогнулись колени:
55
Дрилга и ваджра — символы буддизма: Колокольчик и жезл как олицетворение женского и мужского начал. Назначение — магическое поражение врагов и злых сил.
— Я не достоин, гэлун! Я — пыль у ваших ног!
— Встань, баньди, — рассмеялся Жамц. — В ламы без сорока вопросов и клятвы [56] перевел тебя не я… Завтра мы с тобой уезжаем в Тибет. Меня призвал под свою руку сам таши-лама. Ты едешь со мной, и потому тебе необходимо быть ламой, а не ховраком…
— Я не могу выполнить ваш приказ, ширетуй. Отдайте лучше меня Тундупу, если я в чем-то виноват…
Жамц сделал вид, что не расслышал его лепета, тем более, что у Пунцага перехватило горло и он скорее шипел, чем шептал.
56
При посвящении в каждый следующий монашеский сан, посвящаемый должен был отвечать на вопросы, суть которых состояла в выяснении нравственной зрелости и знания догматов буддизма.
— Ты еще здесь? — удивился он.
— Я жду другого приказа…
По лицу гэлуна прошла легкая тень досады, сменившись спокойной и ровной улыбкой, затеплившейся на губах:
— Ты будешь посвящен в тайну, но об этом пока не следует болтать на радостях. Ты нужен Тибету и именно поэтому ты — лама.
— Я вас понял, гэлун.
— Иди и делай, что я тебе приказал!
Пунцаг дрожащими руками взял приготовленные для него одежды и снова вопросительно уставился на гэлуна: а вдруг
— Иди же!
Пунцаг на цыпочках прошел к указанной гэлуном двери, осторожно прикоснулся к ней рукой. Она беззвучно распахнулась, и новоиспеченный лама увидел большой дубовый чан с серебряными обручами и подобострастно склоненную фигурку Бадарча.
Плотно прикрыв дверь, Пунцаг подошел к чану с чуть мутноватой водой, благоухающей травами, опустил руку. Вода была еще теплой. Потоптавшись, он начал раздеваться, не обращая внимания на Бадарча, глядевшего на него теперь с изумлением и плохо скрываемой завистью.
— Вам помочь… э-э… баньди?
— Возьми эти одежды, повесь их на крюк и можешь идти. Я помою себя сам.
— Слушаюсь… э-э… баньди!
Но не ушел. Он хотел собственными глазами увидеть, как вчерашний ховрак, над которым они с Чойсуреном беззлобно посмеивались, вдруг и сразу стал ламой, святым, теперь для них недосягаемым… За что ему такая честь? За какие заслуги? Разве у них с Чойсуреном меньше заслуг перед ширетуем и дацаном?
Пунцаг вздрогнул, когда Бадарч прикоснулся к нему:
— Не надо. Я сам!
— Вы не сможете, баньди, вымыть себе спину! Ловкие руки у Бадарча! И совсем не похожи на грубые мозолистые руки других ховраков. Может, он женщина не только для гэлуна, а вообще — женщина?
И тотчас Пунцаг услышал шелестящий шепот Бадарча:
— Как это тебе удалось, Пунц? Я-то для него все делал, а одежд ламы так и не получил! За особые услуги он мне платил только деньги… Замолви за меня слово гэлуну!
— Об этом рано говорить, — пробормотал Пунцаг смущенно. — Вот, когда мы с гэлуном вернемся из Тибета…
Он вспомнил предупреждение Жамца и тотчас прикусил язык. Но было поздно — Бадарч уже услышал. Побледнел, отшатнулся, выронил мочалку:
— Ты едешь в Тибет?! Ты увидишь Лхасу и Поталу?! [57] Может, ты увидишь и самого далай-ламу?.. [58] О-о-о…
Бадарч застонал, как от боли.
Потом, когда Пунцаг вышел из чана и стал облачаться в свои священные одежды, Бадарч поспешно сгреб лохмотья вчерашнего ховрака, прижал их к груди:
57
Лхаса — столица Тибета, где находится резиденция далай-ламы (в прошлом, глава государства) — дворец Потала. Архитектура Тибета очень оригинальна; во дворце Потала располагалась монашеская община, правительственные учреждения, школа, библиотека, тюрьма и великолепные коллекции утвари и оружия тибетского народа.
58
Далай-лама (монг. — тиб. — лама, великий, как море мудрости) — титул главы тибетского государства и ламаистского духовенства. Первым далай-ламой был один из учеников Цзонхавы — Гэндуп-дуб, считавшийся воплощением бодхисатвы Авалокитешвары. XIII далай-лама — Нгаван Ловзан Тхубтан Джамцо (1876–1933) правил в Тибете в очень трудное время: под вопросом стояла самостоятельность государства. XIII далай-лама вступает в переговоры с Россией, принимает русских путешественников. При нем печатаются первые бумажные деньги, почтовые марки, тибетцы впервые отправляются учиться в Англию. Он отличался умом, при нем были проведены многие прогрессивные преобразования.