Белый Бурхан
Шрифт:
— Куда же ты уходишь, Воронов?
— Куда глаза глядят. Все едино теперь…
— М-да, далеко собрался!.. Может, ко мне санитаром пойдешь, вместо Дельмека? Жалованья я тебе большого положить не могу, сам нищ, но… Впрочем, я и сам еще не решил — останусь ли! М-да…
Капсим вздохнул, поднялся с пола, нахлобучил шапку, с которой не расставался ни зимой, ни летом:
— Поп Капитон опеть приехал. С каким-то военным.
— Сам видел?
Капсим кивнул и нагнулся за какой-то книжкой. Потом снова вздохнул:
— Свою «Листвяницу» и другие хотел к вам пристроить,
— Твои книги, Капсим, я куплю. Приноси. А эти — не жалко… Значит, поп из Берестов решил на себя и нашу церквушку взять?
— Так выходит… А вота — военный зачем?
— Ну, военный, Капсим, это, надо думать, уже по мою душу!
Гости явились, когда доктор завязывал бечевой последнюю связку книг, чтобы оттащить ее в тот же угол, где покоились, ожидая своей участи, другие. Он все-таки решил ехать! Но не в Барнаул земским врачом, а в Томск, где ему могла отыскаться работа и поинтереснее… Дверь, ведущая из кабинета во двор, была распахнута настежь, и берестянский иерей с незнакомцем в партикулярном платье и вислой шляпе на голове, но с неистребимой офицерской выправкой, встали в косяках, как в раме.
— Бог вам в помощь! — прогудел иерей и первым шагнул через порог, направляясь к кушетке, наполовину заваленной бумагами и коробками.
— Проходите, господа, — равнодушно кивнул Федор Васильевич, не обращая внимания на бесцеремонность попа, с которым был знаком весьма плохо и не запомнил его лица и голоса. — Я сейчас управлюсь… Галя! Поставь самовар, у нас гости!
— С прискорбием узнавши, что вы уезжаете… — начал было поп, но хозяин кабинета поспешно отмахнулся:
— Полноте! Это сугубо личное дело и вас, святой отец, ни в какую скорбь ввергнуть не может!
— Как посмотреть! — усомнился второй гость и поспешил представиться: Жандармский ротмистр Маландин из Барнаула! Нахожусь в орде по просьбе губернского жандармского управления. Считаю, что ваш столь спешный отъезд нежелателен, и посему…
— Вам-то чем обязан? — поразился Гладышев. — Бомбы я не начиняю, листовок не печатаю, речей на митингах и сходках местных жителей не произношу, с паперти народ не пугаю! Я занимаюсь только обязанностями лекаря и немного наукой.
— И тем не менее, господин доктор, я принужден задать вам несколько вопросов в связи с расследуемым мною делом бурханов.
— Та-ак! — доктор нашарил табурет, подвинул Маландину, поймал ускользающее пенсне. — Но спешу заметить, господин ротмистр, что у меня нет белого коня, а из белых одежд я располагаю только докторским халатом. Других совпадений с названными вами бурханами не припоминаю-с!
— Начну с объяснений, чтобы нам не продираться с вами, господин доктор, сквозь дебри непонимания и недоразумений. Итак…
Ротмистр говорил лениво, скучным голосом, едва сдерживая зевоту, всем своим видом показывая, что он лично ни в чем не заинтересован, а только служебный долг и необходимость соблюдения государственных интересов вынуждают его беспокоить уважаемых людей, живущих в этом, ставшем притчей во языцех месте:
— По имеющимся у меня сведениям, которые, надо думать, вы не будете отрицать,
— Отчего же? — усмехнулся доктор. — Дельмек Камылдиев действительно жил у меня на правах санитара и работника и, надеюсь, еще вернется, как только посетит своих родственников…
Маландин удовлетворенно взглянул на отца Капитона, плотно обхватил свое колено широкопалой ладонью, сдавил, помассировал, снисходительно улыбнулся:
— Не разделяю ваших надежд, господин доктор! Он — активный участник движения бурханов и уж если появится у вас или где-то в другом месте, то будет немедленно арестован и предан суду как государственный преступник!
— Даже так? — Федор Васильевич уронил пенсне в ладонь подышал на стекла, полез в карман за носовым платком. — За что же ему такая кара, господин ротмистр?
— Это не моя прерогатива, господин доктор! Степень его злодеяний будет оценена другими… Вас же обязан предупредить официально: если вам что-либо известно о его местонахождении, прошу мне об этом сообщить!
Федор Васильевич водрузил пенсне на место и широко развел руками, как бы обнимая не только гостей, но и и весь кабинет:
— Увы! Я не имею охоты пристраивать в тюремную камеру человека, которого я знаю добросовестным и порядочным!
— Не могу разделить ваших восторгов, — поморщился жандарм, — он обвиняется в убийстве, по меньшей мере, десяти человек! Это не тюремная камера, как вы изволили выразиться, это — виселица!
— Очевидно, он был вынужден применить оружие.
— Оружие вынуждены были применить другие!.. Меня беспокоит еще одно, господин доктор… Как случилось, что этот Дельмек, пришедший в ваш дом мальчишкой, стал по прошествии определенного времени опасным преступником?
— Что из того? — пожал доктор плечами. — В семье богобоязненного берестянского купца Лапердина все сыновья выросли бандитами! Отец Капитон может это подтвердить… Сыновья, господин ротмистр, не наемные работники!
Маландин снова поморщился:
— С семьей купца я еще разберусь. Сейчас я хочу получить ответ на свой вопрос у вас!.. Я склонен думать, что известное всем ваше либеральное направление мыслей в отношении инородцев возымело ложное наклонение в незрелых душах и умах. Для них вы стали авторитетом, и каждое ваше неосторожное слово…
Федор Васильевич фыркнул:
— Я уже докладывал вам, господин ротмистр, чти ни на каких сходках и сборищах я речей не произносил и прокламаций не печатал! Я хорошо понимаю, куда вы клоните!.. Не найдя других источников крамолы, вы предпочли подвергнуть сомнению культуртрегерскую работу той небольшой кучки образованных людей, что живет в этом несчастном крае! Но этим вы запрягаете телегу впереди лошади!.. Не проще ли присмотреться к власть предержащим и богачам из инородцев и русских купцов, которые своими действиями порождают недоверие и ненависть? А мы сеем добро! Добро же, господин ротмистр, никогда и нигде еще не порождало зла!.. Или при желании можно любой цвет назвать черным?