Белый Бурхан
Шрифт:
— Красным, господин доктор! — рассмеялся Маландин. — Сейчас в моде только красный цвет! — Он нахмурился. — Мы с вами отвлеклись и ушли в сторону… Суть культуртрегерства и степень его влияния, доброе оно или злое, меня не интересует совершенно! Меня интересует сугубо конкретная вещь: не сказалось ли на поведении вашего работника привитие ему ложных идей социализма, которые сейчас становятся столь модными?
— Единственная идея, которая была привита Дельмеку в моем доме, это идея гуманизма, идея всяческой помощи ближнему своему! Священник, присутствующий здесь, может подтвердить, что эта идея не противоречит христианству, а является его сутью!
Иерей благосклонно кивнул:
— В
Маландин опять помассировал ушибленное колено, поднялся, прошелся по кабинету, остановился напротив доктора.
— Все это так. Но ваши слова не объясняют случившийся парадокс: к вам в дом приходит совершеннейший дикарь, какое-то время живет у вас, обучается врачеванию и русской грамоте, отказывается принять крещение, а вскоре обнаруживается, что он и не дикарь вовсе, а убежденный революционер! Согласитесь, что этот парадокс надо как-то объяснить, чтобы, обвиняя дикаря Дельмека, оправдать вас, его духовного и культурного наставника!
Федор Васильевич откровенно рассмеялся:
— А вы знаете, господин ротмистр, ваша напористость мне импонирует, хотя она и прямолинейна, как рельс! В самом деле парадокс: пришел дикарь, а вышел — революционер!.. Все просто, ясно, и ответ напрашивается сам по себе: в доме, куда он вошел, дикаря сделали революционером и выпустили через эту вот дверь крушить устои империи! Логично, не спорю… Но есть два дополнительных вопроса, также не вступающих в конфликт с логикой!
— Какие же? — усмехнулся Маландин. — Любопытно послушать!
— Первый: а дикарь ли пришел в этот дом? Второй: а революционер ли из него вышел? Вы можете на них ответить, господин ротмистр, с исчерпывающей точностью?
Маландин сдержанно рассмеялся и вернулся на свой табурет.
— Это же очевидно!
— Кому — очевидно? Вам? Вы для меня не авторитет! Священнику? Он этого Дельмека и в глаза не видел!. Нет у вас доказательств, господин ротмистр, что Дельмек кого-то там, в долине, убил!.. Там была драка сыновей купца с инородцами. И кто эту драку спровоцировал — надо еще выяснить!
Ротмистр Маландин обескураженно молчал. В его распоряжении, действительно, не было серьезных доказательств вины Дельмека и тем более вины доктора. Один-единственный документ — донос покойного священника Широкова — потерял свое значение из-за давности и вздорности обвинений. Свидетельские показания арестованных кержаков были противоречивы… Вот если бы этот Дельмек объявился, а доктор Гладышев дал ему укрытие!
— Мы, русские, — говорил между тем доктор торопливо и взволнованно, — с завидным упрямством следуем догматам наших пастырей! Если священнослужители всех людей иного вероисповедания относят к безусловным идолопоклонникам и нехристям, то мы, конечно же, с высот нашей сомнительной культуры — к дикарям!.. Но ведь есть что-то, цементирующее нацию! Тысячи лет здешние инородцы жили без христианства и нашей культуры — и ничего с ними не случилось! И вот пришли мы, чтобы их спасать. От чего, собственно? От мрака невежества и от влияния ложных богов? А кто сказал, что они — невежественны и их боги чем-то хуже наших? Почему мы не идем спасать греков, китайцев, турок?.. Уж не потому ли, что знаем, наверное, что из этого ничего не выйдет? Они сумеют защитить себя от нашей религии и нашей культуры!.. А орду Алтая нам непременно надо спасать, потому только, что она защитить себя от нас не может! Но существует, господа, такой фактор, как самосознание народа… Пусть оно и проявляется в каких-то необычных для нас формах!.. Но ведь оно — проявляется! Бурханизм возник не на пустом месте и был
— Что же вы предлагаете? — нахмурился Маландин еще больше. — Выселить всех русских из Алтая и отдать его инородцам?
— Я предлагаю не с позиций великорусского шовинизма смотреть на события, происходящие в гуще алтайского народа, а попытаться их понять, вникнуть в их глубинную суть и искать выход из создавшегося положения не в нагайке и православном кресте, а во взаимопонимании!.. Впрочем, это, госпадин ротмистр, тоже не входит в вашу прерогативу?
А ночью объявился Дельмек. Его нашла за поленницей Галина Петровна, где он хоронился до утра, и немедленно привела в дом, хотя весь разговор мужа с жандармом и попом слышала и отлично понимала, что ротмистр Маландин совеем не шутил…
Дельмек был ранен в ногу и голову, почти истек кровью, тяжело и смрадно дышал.
Федор Васильевич осмотрел его, сделал перевязку, спросил мрачно:
— А кто вынул пули и так старательно расковырял тебя?
— Сам вынул. Ножом.
— Без наркоза?
— Две чашки кабак-араки пил.
— Ну, брат, и нервы у тебя! Чего возился-то так долго в своих горах? Почему сразу ко мне не приехал?
— Дел было много. Людей надо было спасать.
— Какие дела, гнилая башка?
Дельмек блаженно улыбнулся и закрыл глаза: наконец-то и доктор научился ругаться по-алтайски! Но скоро улыбка на его губах стала вымученной, прервалось дыхание, еле-еле прощупывался пульс.
— Шок. Камфару! — закричал доктор. — Грелки на ноги! Нож!
Он сорвал повязки и снова осмотрел раны. Выковыривая пули, застрявшие в мягких тканях, Дельмек внес инфекцию. Надо было заново и довольно тщательно все обработать, осмотреть ушибы, за которыми могут маскироваться и более серьезные повреждения… Только к утру щеки Дельмека порозовели, восстановилось дыхание и наполнился пульс.
— Теперь он вполне годен даже для виселицы! — мрачно пошутил Федор Васильевич и пошел мыть руки. — Но мы с тобой, Галя, этого не допустим. Хватит! Маландины уже и так хорошо поработали своей державной дубиной.
Прошло три беспокойных Дня. Больной выздоравливал медленно. И все же, как только он почувствовал себя немного лучше, забеспокоился:
— Мне нельзя здесь оставаться! Это опасно!
— Сегодня Маландин уедет, а других можно не опасаться.
— Меня будут искать друзья! Я нужен бурханам.
— Встанешь на ноги — сам их найдешь… И все-таки Дельмек был прав. Его могли увидеть Капсим или кто-то из односельчан и пустить неосторожный слух, который непременно дойдет до ушей власть предержащих. Наконец с повторным визитом мог заявиться поп или тот же Маландин… Подумав, Федор Васильевич решил сам сходить к ротмистру. И повод сыскался вполне подходящий: два раза начинавшийся разговор о разбое Лапердиных был замят. А его следовало довести до конца!
Едва он закрыл калитку за собой, как со стороны огородов во двор Гладышевых въехали двое верховых, сразу же прошли в кабинет, к Дельмеку. Увидев бурханов — Пунцага и Чочуша — больной попробовал подняться, но у него не хватило сил. Жадно облизнув пересохшие губы и смахнув обильный пот с лица, попросил:
— Увезите меня в горы, бурханы! Здесь очень опасно. Я не только не хочу попадаться в руки русских, но и подводить хороших людей, которые так много для меня сделали.
— Мы тебя увезем, ярлыкчи. За этим и приехали. Как ты вырвался из долины? Где Кара Таин и Уйбала? Почему ты не пошел обходной тропой? Мы едва успели взорвать расщелину, чтобы засыпать камнями оружие!