Белый Бурхан
Шрифт:
– Лют?
– спросил он одними губами у служки.
Тот качнул подбородком и снова сунулся глазами в книжку.
Дальнейшее происходило точно во сне. Отец Макарий
говорил ровным голосом, но слова его были жгучими, как крапива. И из тех его слов вытекало, что приход отец Лаврентий получил лучший, паства его не меньше, чем у других, и больше надо печься не о собственных кошельковых доходах, что тоже важно, а о святости алтаря, вести неустанно к кресту язычников, а не пытаться обратить в лоно православия тех лживых и давным-давно посрамленных богохульников, что преданы анафеме еще в благословенные времена государя Алексея
На отце Макарии был темно-синий подрясник, окладистая борода аккуратно расчесана, редкие, но все еще вьющиеся волосы красиво уложены и пахли французской водой.
– Если у вас не достанет более сил и трудов привести приход свой в надлежащую лепоту и святость, увеличив стадо господне к лету вдвое, то у нас достанет духа поменять в нем иерея или слить оный с приходом славно трудящегося отца Капитона, вашего соседа!
С тем отец Лаврентий и был отпущен. Ни о бедности церкви, ни о новом вспомоществовании на гибнущий храм и его пастыря разговора не было. Трудись, мол, и труды твои вознаградятся господом нашим сторицею! И уж тем паче у отца Лаврентия не появилось и мысли поведать преосвященному о гнусности слухов, богопротивниками и присными с ними распространяемыми повсеместно.
Он был раздавлен, как червь, и таким червем выполз из покоев начальника духовной миссии.
– Лют?-спросил теперь уже служка, возвращая отобранный крест.
– Зело лют!
– покрутил головой иерей, засовывая крест в карман брюк, забыв о том, что его подобает повесить на шею.
У изгоев началась волчья жизнь.
Шалашик они себе сляпали из веток, наломанных руками и заплетенных в три слоя на крыше и в пять слоев на стенах, обложенных пластами снега. Из тех же сосновых, пихтовых и лиственничных лап сплели лежаки и тяжеленную приставную дверь. Костер жгли снаружи, а горячие уголья заметали в шалаш, чтобы хоть какое-то тепло ночами держать. Потом пришла пора позаботиться и о пропитании. Темноверцы вспомнили о своей святости: ягоды мерзлые решили искать, белками насушенные грибы, шишки кедровые с невыбитым орехом, а то и коренья, что из мертвой земли можно выкопать.
Родион посмеивался:
– Какой орех, дурни? Тут и кедра нет! Коренья они будут копать из земли, белок грабить... Тьфу ты! Зверя и птицу надо добывать!
Начал Родион силки да ловушки мастерить и по тем полянам, где заячьи пляски да хороводы кружились, ставить. В первую же ночь две из них захлопнулись. Вытащил Родион еще тепленьких зайчишек, к огню принес, а Фрол с Кузьмой носы набок поворотили, боясь оскоромиться:
– Прошел мясоед-то!
– Великий пост с чистой начался!
Облаял их Родион матерно, испек тех зайцев на углях и управился мигом в два присеста. Одного за ужином убрал, второй к завтраку в самый раз пришелся. Пошел снасти свои проверять, а там опять заяц лапкой сучит, попискивает. Принес и его, в шалаше на свою лежанку бросил, пошел дубину выламывать. Вернулся - нет зайца!
– Что за оказия? Ожил, что ли, да стрекача задал?
– Мы не видели,-отвели темноверцы глаза.-Молились мы.
Понял все Родион, но как голодных осудишь? К вечеру еще заяц и глухарь попались: один в давилку, второй в петле запутался. Утром на свежей зорьке Родион дубиной еще одного глухаря пришиб на току... Не столько сам ел добытое, сколько оно оживало и убегало. Темноверцы отнекивались попервой, а потом сдались:
– Чего уж там! Помрем без тебя, родимый...
–
– Да,-сказал Родион тихо,-с вами наохотишься! Пропадайте вы пропадом, гнилушки!
И так хватил своей дубиной по подвернувшемуся пню, что тот загудел, как колокол.
На постоялом дворе обжитом ломовыми извозчиками и торговцами разного пошиба, иерей оказался диковинной фигурой - здесь священнослужители никогда не останавливались. Но в гостиницу с конем никто не принимал, а оставить его у коновязи на ночь-рискованно. Знакомых у Широкова не было, родственников и подавно. А здесь нашлись и приют, и постель, и стойло, и кормушка с овсом... Что до смешков за спиной и удивленных взглядов половых из кабака напротив, то они отца Лаврентия не трогали. Самое страшное, что могло случиться, уже произошло - глухая опала. Что последует за ней летом?
Половой долго смотрел на священника недоуменно, а переспросить не решался. Потом все-таки склонил напомаженную голову: - Повторите, вашество-с...
– Графин водки и что-нибудь из закуски.
– Понял-с! Сейчас сообразим...
Тяжелая хмельная ночь доконала иерея. И утром, садясь на коня, едва не упал, скользнув рукой по луке седла. Извозчики загоготали было, но кто-то сердито шикнул на них и помог отцу Лаврентию. Будто в полусне он оставил город, выехал на тракт и опустил поводья, доверив себя коню, дороге и судьбе. Потом он где-то провел ночь, снова ехал, опять где-то спал в душной и жарко натопленной горнице. С кем-то о чем-то говорил, жаловался на проклятую судьбу...
Широков еще и сам не знал, как и с чего он начнет новый этап своей священннической деятельности, но понимал и осознавал пока одно: надеяться отныне придется только на самого себя! Нет топтателей троп, нет таскателей каштанов из огня, нет добывателей славы и высокого положения для других! Самому надо добывать свой хлеб насущный...
Уже вечерело, когда отец Лаврентий добрался до развилки дорог. Остановился, как витязь на распутье: налево пойдешь-в Чемале будешь, где есть с кем и пображничать, и посплетничать, и душу отвести; а направо дорога домой, к постылому храму, который возложен на него до самой смерти теперь и подобен мельничному жернову, который обязан вертеть без устали он, раб божий отец Лаврентий...
– В Камлаке переночую, если до Черги не доберусь!- решил иерей и сдвинул коня.
Тревожный закат взрывал небо: завтра будет ветрено и, пожалуй, можно застрять среди этих деревушек... Сколько времени потерял, пока приплелся сюда из Бийска, уже можно было и в Турате быть!
Чего-то испугался конь, отпрянул в сторону, и в ту же секунду страшный удар по голове потряс все тело отца Лаврентия, погасив закат в глазах я заложив уши тяжелым, все более и более нарастающим гудом...
Как только верховой грянулся о дорогу, Родион отбросил дубину и наклонился над добычей. Ладная шуба, хорошая шапка, теплые меховые сапоги, туго набитые седельные сумки, конь.