Белый Бурхан
Шрифт:
Феофил и Серапион летели, сломя голову, огородами, подгоняемые высоким женским визгом и гневными басами возбужденных мужиков.
Отбирать глухую исповедь, причащать, соборовать и отпевать Торкоша отец Капитон отказался наотрез, сославшись на неотмолимые грехи покойного. По этому же убеждению священника хоронить убиенного на кладбище резона не было. Бродяг, нищих и пришлых чужаков всегда погребают за кладбищенской оградой, как и самоубийц... Работник Лапердиных по всем этим статьям подходил к нехристям, а преступное дело его, за что он и был взят мужиками в колья, не подлежало теперь и божьему суду!
Никто
– Пьянь да рвань! Из жалости и содержался при конюшне...
Пожар погасили быстро, а вызванный Винтяем урядник, наскоро обследовав все, составил протокол, старательно упрятал полученные от пострадавшего купца деньги и укатил на тех же санях, на которых и приехал...
Торкоша завернули в его изодранную и провонявшую керосином шубу, наспех закопали там, где погребали издохший скот. Избенку же, в которой он жил, забитую пустыми бутылками и остатками еды, вместе с расплодившимися в несчетном количестве мышами и тараканами, порешили сжечь, опахав поганое место до самой земли...
А дня через три Винтяй снова заявился к братьям. Со всеми говорить не стал:
– Мелюзга сопливая - Федька да Яшка - меня не тревожит-от. А с тобой, Феофил, и с тобой, Серапион, говорить буду!-Он расселся вольготно на скамье, достал портсигар, вынул толстую и душистую папиросу, воткнул ее в рот.-Так, вота... За полицию, что я привозил на пожар, вы мне заплатить оба должны, за сам пожар - тож...
– Деньгам в доме отец хозяин,-нахмурился Серапион.
– Али - забыл? В тот жалезный ящик-то не больно сунешься без ключей!
– Кто при уме, тот и при деньгах!
– хохотнул Винтяй.
– Я в ваши годы уже и свой капитал имел-от!
Он полез за спичками, но Серапион нахмурился еще больше:
– Табачищем не воняй тута! А деньги у отца спросишь за урон... Топай, пока мы тебя с Феофилом в другое окошко не выставили!
Винтяй вздохнул, нехотя поднялся, бросил папиросу:
– Были вы дураками круглыми, ими и подохните!
Глава девятая
ГЛУХАЯ ИСПОВЕДЬ
Голое, срамное и окоченевшее тело отца Лаврентия подняли на таежной тропе кощуны, возвращавшиеся из Чулышманского монастыря через Артыбаш, Чою и Улалу. Прикрыв его тем, что нашлось в седельных сумках, они по очереди везли тело, не раз и не два его роняли, но мертвый есть мертвый - стыда и боли не знает. Как ни везли - привезли. Чуть ли не на утренней зорьке постучались в поповский домик, вызывая попадью. Матушка Анастасия вышла заспанная, растрепанная и в немалом гневе:
– Чего зыкаете ни свет ни заря?
– Мертвое тело привезли, матушка!-кашлянул в великом смущении Фаддей, снимая на всякий случай шапку.
– По путю подобрали.
– Нету священника!-закричала попадья, норовя захлопнуть перед ними дверь.-В епархию и миссию уехал! Некому отпевать!
– А мы его тело и привезли!-чуть ли не жизнерадостно сообщил выметнувшийся из-под локтя Фаддея Аким.
– В полном, тово, окоченении!
Попадья замерла. Рука, сжимавшая концы пуховой шали, разжалась, враз опростоволосив и едва не оголив женщину, ставшую в один миг черной и горькой
– Где он?-спросила она тихо, судорожно икнув. Капсим кивнул на своего коня, где поперек седла лежал грязно-серый продолговатый сверток, с одной стороны которого торчали босые желтые ноги, а с другой - кудлатая борода, забитая снегом и заплеванная кровавой слюной: разбойник только оглушил его, повредив череп, а уж мороз довершил все остальное...
Какое-то время попадья стояла недвижно, будто примерзшая к дверному порогу, пока мужчины снимали и раскладывали на крыльце то, что было когда-то горбунковским иереем. Переглянувшись и не дождавшись других приказов, затоптались, терзая шапки, смущенно поглядывая друг на друга.
– Вота, значит... Пришиб его кто-то на дороге за Чергой, да и ограбил дочиста, даже исподнее сняв!-Капсим что-то хотел еще прибавить утешительное, не нашел, хлопнул шапкой по колену.
– Жизнь, язви ее совсем!
Остальное за него договорил жизнерадостный Аким:
– Из калмыков, тово, кто-то! У их жа - голью голь!.. А тута - и одежа, и деньги, и конь! Шутка ли?
Только теперь до матушки Анастасии дошло, что этот безобразный сверток из холщовых полотенец, крапивных мешков и запасных портянок и есть ее муж. Кому он теперь нужен, кто вспомнит о нем, когда другой священник пропоет с подобающим по уставу надрывом над собратом своим "вечную память"?
– За дохтуром сходить?
– осведомился Фаддей, с испугом наблюдая, как стремительно бледнеет попадья.
– Что?
– удивленно посмотрела в его сторону матушка Анастасия.
– Ах, да... Спасибо вам, люди! А доктора звать не надо, не любил его отец Лаврентий...
Капсим надел шапку, поклонился в пояс и первым шагнул от крыльца. Остановился возле коня, поджидая остальных. Но Фаддей и Аким не торопились. Сначала по просьбе матушки занесли тело в дом, потом, наверное, устроили торг за доставку мертвого тела, за полотенца, мешки и портянки, в которые тот был завернут. Наконец они вышли. Капсим заметил зеленый уголок тройки, торчащей из кулака Акима, осуждающе покачал головой:
– Ну и хват ты! С покойника-то разве можно?
– А я не с покойника, тово,-ухмыльнулся Аким,- С покойника теперич ничего не возьмешь... Я с ей, с живой, тово!
– Набрался я сраму с тобой!-недовольно буркнул Фаддей.
– Каб знатье так и подымать бы тело попа не стали... Пущай бы его волки хрумстели...
Сбросив свое ветродуйное барахлишко, Родион облачился в добытую шубу, теплые сапоги и меховую шапку, хохотнул:
– Как на меня шито!
Он подошел к коню, успокоил животину, похлопав ладонью по нервно вздрогнувшей шее, проверил подсумки, ухмыльнулся:
– И жратва вдосталь, и так всякое барахлишко на дальний путь! Проживу теперь легко до весны! Тем паче с деньгами...
В шалаш он решил не возвращаться. Чего ради ему тех оболтусов кормить? Пусть уж теперь они сами по себе живут, а он со своим фартом - сам по себе!.. Расчелся за сало да краюху ситного с ними, будет!
Куда теперь податься? В Еланду или Едиган? Там Родиона не знают и можно прижиться у какой-нибудь вдовой бабы. А может, подальше куда махануть? Он же теперь - верховой, не пеший! Сорок верст отмотать за день - нет ничего!