Белый Бурхан
Шрифт:
Поменяв одежду, Винтяй привел себя в порядок.
– Всю физию Феофил стеклами ободрал!-замазывая царапины на лице медом с водкой, проворчал Винтяй.
– Не мог ногами выпихнуть!
Отец Капитон оказался дома. Сидел в домашнем нанковом подряснике и раскладывал излюбленный им пасьянс колодцем. Увидев молодого Лапердина, расплылся в улыбке:
– А-а, купец! С чем пожаловал?
– Посоветоваться пришел. С отцом сызнова поругался, да и с братами тоже... Не сегодня, так завтра за ножи-топоры возьмутся!
– Раскол среди
– усмехнулся отец Капитон.
– Не огорчайся, купец! Когда новое идет, оно завсегда старое метет...
Утешать поп умел, но сейчас Винтяю не утешение было нужно от него, а крепость!
– Феофил грозил красным петухом-от... Поп хмыкнул и перемешал карты.
– Это что же, по каторге он заскучал никак, сердешный?
– Знамо, не своимя руками...
– Эх, купцы-купцы! И чего вы опять не поделили?
– Карахтеры у нас!
– Да, купеческая гордыня известна!
Иерей тасовал карты и думал. Случай, конечно, подходящий купца-перекреста покрепче к алтарю привязать... А ну как и взаправду полыхнет ночью Винтяй Лапердин?
– Бог милостив, купец!
– Отведи беду! Я наперед на все согласный-от!
– Освятить только и могу строение твое...
Винтяй поспешно сунулся в карман за бумажником.
Случилось невиданное: хозяин сам пришел к Торкошу
на конюшню!
Оглядев и охлопав своих рысаков, он задумчиво взял в кулак поредевшую бороду, густо повитую за последнее время серебром, уставился на конюха как-то по-совиному, не мигая. Потом спросил с неожиданной лаской в голосе:
– Поди, тянет к винищу-то, а?
– Есть маленько,-вяло улыбнулся Торкош.
– Поп приходил, за вино ругал. Деньги отдавай, говорил...
– Эвон!
– удивился Игнат.-Ты и ему задолжал, выходит?
– Всем должен, - вздохнул Торкош, - беда просто.
– Не пей, беды не будет!
– Как не пить? Праздник большой!
– Все в ум не возьму, что ты в православие теперь окрещен,-нахмурился Игнат.-Ладно, дам тебе водки, коли праздник!.. Сготовь мне возок к вечеру, в Бийск поеду
по делам...
– Спасиб большой, хозяин!
Уходя Игнат погрозил пальцем:
– Только тут пить не вздумай! Спалишь ненароком!.. У себя пей!
Торкош кивнул: дома, на обжитой шкуре у огня очага да еще из горлышка, вино было куда вкуснее, чем за скобленым столом на кухне, где тебе все в рот смотрят...
С делами он управился быстро. И коней почистил, и возок веником обмахнул, и медвежью полость палкой выбил до последней пылинки, и упряжь все перещупал - не перетерлась ли где, выдержит ли долгую и трудную дорогу. Видел, что сам Игнат в окно наблюдает за его работой, старался... Пусть едет Игнат в свой Бийск-город, к Яшке Торкош может и попозже заявиться!
А Игнат смотрел на возню своего конюха и торопливо, с опаской думал о том, что пора уж Торкоша и башкой в петлю толкать - для срамного дела взят был, пусть его и справляет теперь в полном коленкоре! Пьяный -
Торкош допивал вторую бутылку, когда в его избушку ввалились Феофил и Серапион, сели на корточках перед лениво колеблющимся огнем, уставились на него, будто завороженные.
Торкош нашарил третью бутылку, сорвал зубами проволочную закрутку, вытащил пробку, протянул сосуд
братьям:
– Пей! Праздник сегодня! Поп сказал.
– Кому праздник, а кому и будни!-буркнул Серапион, отталкивая бутылку Торкоша.
– С нами сейчас пойдешь, поможешь... Отец, уезжая, наказал, чтобы ты теперич нас с братом слушался!
– Я что?-широко развел Торкош руками.-Если Игнат сказал, я согласный! А Яшка еще вина завтра даст?
– Даст, я скажу! Ну, пошли.
На выходе Феофил задержал Торкоша, сунул ему ведро в руки:
– Вота, прими. Мимо Винтяя пойдем, плесканешь из ведра ему на угол! Повыше только, на снег зазря не лей карасин!
Торкош покрутил головой, сунул палец в ведро, понюхал. Запах был резкий, противный, но узнаваемый: так пахли большие лампы в русских домах... Торкош поднял на Феофила мутные глаза, ухмыльнулся, пьяно и бессмысленно:
– Большую лампу у Винтяя зажигать будем?
– Будем, будем! Перебирай ногами-то!.. Да не упади ненароком!-Серапион громыхнул спичками.
– И не болтай потом, что с нами ходил! Ты - сам по себе, мы - сами по себе...
Тропу от своей избушки к селу Торкош натоптал сам. Но теперь она была для него узкой и никак не позволяла две ноги рядом поставить - правая или левая непременно в сугроб втыкались. Содержимое ведра плескалось, обливая шубу и сапоги Торкоша, оставляя на снегу желтые следы. Но никто из братьев и не подумал взять у него ведро. Они сразу же ушли вперед, встали в переулке, внимательно оглядывая окна винтяевых хором, застегнутые на
все ставни.
– И чего он плетется там?
– прошипел Феофил недовольно.
– Попорчу морду Яшке, чтоб не давал по три бутылки враз!
Серапион ухмыльнулся в темноту:
– Теперич ему и одна без надобности, энт... Торкош остановился у палисадника, поставил ведро, взялся за штакетины, пошатал их. Потом, забыв о ведре, пошел, покачиваясь, к калитке, снова вернулся, бормоча что-то.
Феофил нетерпеливо стиснул кулаки, заскрежетал зубами:
– Чего копается-то? Ух, азият...
Согнувшись, он скользнул к ограде, нащупал ведро, выпрямился. Резким движением выплеснул его на угол, прошелся остатками струи по ставням. Осторожно, стараясь не брякнуть дужкой, поставил ведро на место, хлопнул себя по карманам. Но из-за угла уже полетела, описывая искристую дугу, брызжущая бело-голубым огнем спичка, упала в лужу и - загудело жадное пламя, обливая всю стену разом...