Белый Бурхан

Андреев Геннадий

– Тебе так быстро надоели мои простые вопросы, поп? Но они не такие глупые, как твои! Я мог бы и еще задать тебе свои вопросы, чтобы ты кое о чем подумал своей гнилой башкой... Ты не жил в грязном и холодном аиле и не ел траву, как лошадь? Тебя не выгоняли кнутами русские мужики с хороших пастбищ в сухие степи, где не растет даже полынь? Ты никогда не плакал от бессильной ярости, и не хотел перерезать себе горло ножом, чтобы не видеть муки своего отца и своей матери, которых пожирают болезни, а у тебя нечем заплатить не только русскому доктору, но и лекарю-колдуну? Ты не получал пинка под зад, когда приходил в русские богатые дома за подаянием; на тебя не спускали собак и не били прикладами ружей лесные сторожа за охапку хвороста, собранного в лесу?.. Я

знаю, что ты ответишь на все эти вопросы, поп! Ты скажешь, что это все - судьба, а сам подумаешь: он дикарь, он иначе и не сможет жить в своих горах... Врешь, поп! Самому себе врешь, даже в мыслях! Это нужда и несправедливость сделали меня дикарем; это мой презираемый тобой народ не может пробиться к свету и правде, огороженных попами, солдатами и чиновниками; это я и мои родственники должны надрывать пупы, чтобы ты и твои друзья носили шелковые одежды, в которых не заводятся вши, ели только то, что хотят и что называется пищей, а не отбросами!.. И ты - жирный, довольный, в хорошей одежде, надетой на чистое тело, знающий грамоту и умеющий только молоть языком и бездельничать, спрашиваешь меня с наглой улыбкой: почему ты, дикарь, посмел полюбить Белого Бурхана и что тебе могли обещать люди, посланные им, за эту любовь?.. Да, я не понял Ак-Бурхана до конца; да, я не во всем согласен с ханом Ойротом; да, я не уверен, что всех русских надо выгонять из Алтая! Но я верю, что Белый Бурхан и хан Ойрот хотят мне счастья, хотят, чтобы я жил лучше и богаче... Я не хочу больше говорить с тобой, поп, и отвечать на твои глупые вопросы! Отвези меня обратно в тюрьму и отдай Богомолу - тот солдат и знает, что мы все - скоты и нам надо бить морду!.. Ты разозлился, поп? Бей и ты! У меня шкура дубленая от русских плетей и плетей блюдолизов зайсана! Бей, не бойся2.

Рука Поспелова, действительно, сжатая в кулак и сломавшая карандаш, готова была рвануться к лицу Чета, чтобы ударить. Но сейчас она бессильно слетела со стола, потащив за собой листы бумаги... Он с трудом погасил в себе слепую ярость.

Послышался смех, похожий на плач. Это мотал головой отец Макарий, размазывая слезы, задрав на лоб свои золотые очки.

Чет ошибался, что надоел сытому и холеному попу своими вопросами! Не надоел, а напугал его! Раньше архимандриту и в голову не приходило, что инородцы, на которых он натыкался постоянно, так ненавидят всех русских, пришедших самозванно на их древнюю родину и установивших свои порядки и законы, которые не только непонятны, но и противны всему существованию оных!.. Впрочем, он говорил не только о русских, он и своих собственных зайсанов - отцов племен - не пощадил, обличая столь яростно и гневно!

"А Богомолов дурак!-Поспелов потянулся за своим видавшим виды саквояжем.
– Подсунули ему! Да если бы игумен Никандр не выдрал этого пророка с мясом и кровью из рук бурханов3, то получил бы он его!-Архимандрит взял со стола толстенную папку документов, собранных с бора по сосенке, взвесил ее на руке.
– Все тут расставлено и разложено! Пожелал бы к Плеве на прием, так тот бы этого дурака с кашей съел!.."

Он сунул папку в саквояж: там, в столице, будет сортировать все и осмысливать, сейчас на это ни сил, ни желания нет. А Чет Чалпанов все не выходил из головы:

"Каков, а? Бурханы знали, кого назвать своим пророком!"

"А отец Макарий - тоже хорош... Смеялся! Над бессилием его, синодального посла смеялся! Выходит, он и без допроса знал, как все кончится? Отчего же смолчал, почему не отсоветовал? Носом решил ткнуть? Сам-то годы здесь закопал, силы все свои втоптал в местную грязь!.. А может, не смеялся, а плакал? Плакал над бессилием и обреченностью миссии православной?"

Кто-то аккуратно поскребся в дверь. Архимандрит крупно шагнул, взял дверь на себя. Знакомый служка из миссии мялся у порога.

– Что-то случилось, сын мой?

– Преосвященный велел сообщить вам о скором прибытии игумена, которого вы имели желание видеть, ваше

преосвященство...

– Не надо. Мне уже ничего не надо! Ступай.

Игумен торопился

в Бийск совсем не ради поздравлений, как об этом с завистью думалось кое-кому из его свиты, а нес в растревоженном сердце новые дурные вести, гудящие набатом в горах. Бурханы ушли, как и пришли, на небо, оставив на земле хана Ойрота, который отныне и навсегда взял Алтай под свою державную руку. Кто другой, а настоятель Чулышманского монастыря не удивлялся такому повороту событий. Он знал, что алтайцы упрямы и всегда стоят на своем, если знают свою правоту и могут ее доказать...

Разгон молящихся и славящих нового бога в долине Теренг (а совсем не бурханов, как это пишет, наверное, сейчас в своих отчетах глава миссии отец Макарий!), не был и не мог быть поражением новой веры. В это могут поверить только самые наивные люди и самовлюбленные идиоты в виде Поспелова. Бурханы укрепили свой авторитет, усилили влияние веры, отметающей шаманизм и кровавые жертвоприношения, именно тем побоищем в долине, в котором, конечно же, теперь и не сыщется прямой вины самого православия! Да и чины полиции руками разведут:

никого не били, разнимали дерущихся! Ну а что касается жертв, то один, много - два человека можно и назвать...

Ни победы православия, ни бурханистского поражения в долине Теренг не было! Чины полиции не смогли арестовать ни одной крупной или сколько-нибудь значительной фигуры, если не считать пророка с семьей, которых им передали тепленькими сами монахи. Бурханы же все вышли из долины и сейчас царят в горах и урманах, от которых рукой подать и до Белотаежной пустыни, что на севере, и до благословенных Богд, что на юге! В тех своих схоронах они могут теперь затеряться не только на дни или годы, но и на десятилетия. Да и не будут они хорониться от православия столь усердно! Их белого коня орда ждет, и он непременно еще не раз и не два мелькнет и на Дьял Менке, как они называют Семинский перевал, и на других горных вершинах! Нет, не умер Тобо-хан, что принес сюда буддизм много столетий назад, жив в душе народа и каган Бильге, строитель ламаистских храмов!* Отчего же Белому Бурхану сгинуть, если он только-только народился? Жить ему в веках!

* Судя по китайским и монгольским хроникам, джунгарский Тобо-хан, действительно, хотел сделать буддизм религией подчиненных ему людей, а его преемник каган Бильге даже планировал строить в горах Алтая храмы. Но их усилия не увенчались успехом - ни буддизм, ни ламаизм ойротами принят не был, хотя легенды о светлом боге остались в народе, вылившись в смутное ожидание перемен.

Отец Никандр вкатил в город в полдень, когда в хорошо пропеченном пыльном воздухе торжественно плыли звуки колоколов. Оставив свиту на постоялом дворе, игумен отправился к отцу Макарию, не отряхнув пыльных одежд своих и не сполоснув под рукомойником лица, хотя и раны, полученные им в недавней схватке, уже присохли... Пешка вышла в дамки, и теперь начальнику Алтайской духовной миссии ничего не остается более, как торжественно принимать ревнителя славы Христовой!

Да, никто другой, а именно он, Никандр Попов, изгнал из той долины срамного басурмана, покусившегося на святые символы православия, а не высокопоставленный отец Макарий оборонил их своей десницей, подняв над головой распятие!

На этот раз служка готов был пасть ниц, но игумен даже не взглянул в его сторону, а прошел прямо в покои отца Макария. Тот встретил его с радостью во взоре, героем и воителем веры православной назвал, по правую руку от себя усадил. Потом, отведя взор, выдавил с явной неохотой:

– Синодальный гонец про тебя спрашивал, дожидая с нетерпением великим, дабы свои вопросы самолично задать...

– С Елизаркой я говорить не буду.

– Надо!- развел руками отец Макарий.-Самим Победоносцевым к нам прислан! От его доклада все и вытечет потом: и хула, и хвала нам, пастырям...

– Вот пострел - и там поспел!-рассмеялся игумен.
– Ловок! Да токмо с другой печалью я явился. Хан Ойрот... Сюда идет, на Бийск!

– Господи!
– отец Макарий снял очки, потер вспотевшую переносицу. Будет ли конец этому?