Белый Бурхан
Шрифт:
– Ты обиделся на этого мальчишку, Хертек?
– Нет, но он не то и не там ищет! Святош и без него достаточно в горах и долинах! А земле нужны воины, труженики и певцы. Утирать слезы обиженным легче, чем изгонять прочь с земли самих обидчиков. Меч и кергу надо вложить ему в руки, а он протягивает их за четками...
– Не осуждай его так строго. Он еще молод!
– Я не осуждаю, а боюсь за него. Его годы - драгоценность, мои - угли давно погасшего костра...
– Угли хранят огонь, Хертек! Но тот обреченно махнул рукой и замолчал. Скрываясь в горах, степях, лесах и долинах вот уже более
Отступая из Саян с остатками своего разбитого отряда, Бузур-оол ушел на Алтай. Потом, растеряв тех, кто еще, мог сражаться, но уже не хотел, перебрался на Бухтарму. Оттуда, оставшись почти в одиночестве, угодил на Зайсан.
Здесь осел ненадолго, вмешался в распри местных баев, снова бежал на Уймон, откуда, перезимовав, вернулся к границам Тувы. И хотя опасность еще слишком велика, кочевал от Мрасса к Она и обратно, избегая населенных мест... Рано еще ему возвращаться домой и рано подставлять голову под пеньковую веревку!
– Ты опять думаешь об этом парне, Хертек?
– Да. Надо было дать ему совет.
– Совет?
– удивилась Савык.
– Он его у тебя не просил!
– Не всякий жаждущий и напиться попросит! Но я-то опытнее его, и мой долг - беречь от беды тех, кого еще можно сберечь...
Нет, Чочуш так быстро не уйдет из его памяти, как ушли очень и очень многие...
Становой пристав Матвеев был мрачен: своих дел по горло, а тут еще соседи навязываются с просьбами! Не понимают того, что у него ссыльный край лежит на плечах, а не только погоны!.. Чего только не приносят донесения:
и режут, и в петлях самовольно давятся, и золотишко крадут казенное с приисков... Да мало ли всяких забот у станового!
– Приметы-то его хоть есть?
Урядник громыхнул шашкой, поморщился:
– Какие приметы, господин пристав! Калмыки, как и ваши татары, будь они все неладны, на одну личину!
– Гмм... Не сказал бы! Отличие имеется...
– Это...
– пожал урядник плечами.
– С балалайкой шляется, песни разные поет... Допоется у меня!
– Ты поймай его сперва!
– фыркнул становой.
– Поет и пусть себе... Эка важность! Кабы - бомбы кидал... Если бы человека прибил, али там - казну ограбил...
– Почти так!
– оживился приезжий урядник.
– Похитил жену у нашего бая, украл коня. При погоне жена бая погибла, упав с лошади, а этого разбойники Техтиека отбили! Из их шайки, выходит.
– Безнадежное дело, голубчик! Примет у тебя нет, имени тоже нет... Ищи ветра в поле!
– Имя есть - Чочуш Чачаков.
– По-русски говорит?
– Откуда ему! Настоящий дикарь.
– Не густо, - вздохнул Матвеев.
– Ну и как прикажешь его искать теперь? Собачьим нюхом?
– Ума не приложу!
– развел урядник руками. Становой самодовольно оттопырил нижнюю губу, подумал с иронией. "Ну, твоего-то ума, балбес, и
девку не хватит!"
– Деньги бай посулил, - будто нечаянно обронил гость.
– Большие и отчаянные деньги! Из рук в руки
Матвеев еще раз просмотрел привезенную урядником бумагу, положил на стол, аккуратно расправил:
– Может, отпишем ему, что этот Чачаков убит чинами полиции при погоне в горах?
– Не поверит и денег не даст. Голову, скажет, покажите! Ежли узнаю в лицо обидчика - плачу наличными, не узнаю - шиш.
– Значит, надо выдать головой?
– Становой отбросил бумагу.
– Знает вашу методу! Все вы там, в Бийске, жулики и прохвосты!
– Метода у нас одна, ваше благородие...
– Ну-ну, без обид!.. Рыбин!
В дверях вырос рыжеусый детина. Вытянулся, головой в потолок уперся, глазами начальство ест.
– Сходи за попом. Скажи, желаю видеть по делу, нетерпящему отлагательства...
– Слушаюсь!
– Гм... Доставим, урядник, вашего беглеца!
– Через священника?
– изумился тот.
– А это уже моя метода. Моя, а не ваша, бийская... Хе-хе!
– С попами мы общих дел не ведем, - согласился гость.
– У нас там такой вепрь сидит, что... Виноват!
– Напрасно, урядник. Иногда попы, как дамы, бывают весьма и весьма приятны при должном обхожденьи... Хи-хи... Сейчас вы убедитесь в том самолично... Только бы мой дурак Рыбин ребра ему не помял!
Рыбина Матвеев любил за исполнительность и тупую волю. ни кулаком, ни нагайкой, ни шашкой не дрогнет, выполняя приказ. Золотой человек для такой окаянной службы!
А вообще-то на свою службу становой возводил поклеп: она была тихой, не пыльной и прибыльной. В самой России-то - бунты крестьянские да погромы идут! От нагаек у чинов полиции руки ломит, от разносов по начальству голова трещит... А здесь - благодать: татарва местная - ни гугу, а политические... Что - политические? За них жандармы в ответе! Что же касаемо до крестьян Минусинской котловины, то чего бы им бузить, кержакам? Земли у каждого вдосталь, мало ежли - паши и сей... Откупи землицы у казны сколько тебе надобно - и владей!
Матвеев закурил, пустил голубую пленку дыма на задремавшую муху, проследил за ее полетом, осклабился и тут же захлопнул рот, будто мундир застегнул на все пуговицы: мимо зарешеченного окна камеры станового просеменили поп и Рыбин. Сейчас войдут.
Отец Севастьян перекрестился на серо-зеленый облезлый железный шкаф, без приглашения сел, смотря на грозного начальника вопросительно и чуточку испуганно. На гостя и внимания не обратил, будто другого человека здесь и не было.
– Ну-с, святой отец, как пасхальная выручка?
– Голь!
– махнул поп рукой.
– Слезы господни, а не доход!
– Ну уж?
– не поверил Матвеев.
– На пасху-то? Поди, и кошельковые доходы утроил и храмовые удвоил, а?
Поп побагровел: знает ведь, а спрашивает с подвохом, издев строит в три этажа, варнак! А вслух выдавил с раздражением и почти искренней болью:
– С перекрестов-то велик ли взяток по весне? Пчела и та сейчас голодной летает... По осени все богаты и щедры! А посейчас - шерсти моток, мяса кусок, пятак зеленый... Погань азиятская! Им до православия-то - версты немеренные!