Белый хрен в конопляном поле
Шрифт:
Наводили этот мост не в первый раз — и столь же быстро разбирали, не учиняя приступа. Чизбургские лучники только смеялись, глядя на усилия противника, и, зная, что боя не будет, берегли стрелы.
Впрочем, сейчас они безмолвствовали.
Колеса платформы, на которой закреплена была чудовищная таратута, не скрипнули, не взвизгнули на щедро смазанных осях. Сооружение, влекомое людьми и битюгами, неспешно поднималось вверх, по направлению к крепостным стенам.
Череп великана Акилы Пробивного зловеще скалился на конце тарана, нацелясь вперед своей несокрушимой и всесокрушающей лобной костью. Челюсть ему тоже на всякий случай
Все команды передавались бессловесно, да и нужды в них почти что не было — воистину бонжурская армия была на этот рассвет лучшей в мире.
Стремглава потянули за рукав. Он опомнился и последовал за горбуном.
Король Бонжурии Пистон Девятый самолично указал капитану Ларуссу место его отряда и показал сперва один, потом, стукнув себя в грудь, два пальца — мол, как только ворота вылетят, ты вбежишь первым, а я, так уж и быть, вторым.
Потом взял сына шорника за подбородок и задрал ему голову, заходясь в беззвучном торжествующем смехе.
На крепостной стене, высоко-высоко, виднелась тонкая фигурка в ярко-алом платье, подсвеченном первыми лучами.
В ярко-алом.
Стремглав уже прекрасно понимал, что следует сделать, но сделать ничего не успел, потому что окованные слоеной сталью ворота Чизбурга распахнулись сами, не дожидаясь соприкосновения с черепом Акилы Пробивного.
— Они сдаются! Вперед! — вскричал король, и тысячи глоток в ответ ему грянули озорную песню мижуйских пехотинцев:
Аты-баты, шли солдатыНа войну, как на парад.Но они не виноваты,И никто не виноват.Если только в мире где-тоНачинается война -Не виновна в том ни эта,Ни другая сторона.Если где-то реет знамяИ поднялась рать на рать -Значит, кто-то там, над нами,Вздумал в шахматы сыграть.Наше знамя боевоеРазгоняет вражью тьму.Мы влеченье половоеДаже чувствуем к нему!Аты-баты, шли солдаты.Кем солдаты аты-баты?Кто осмелился опятьНас, героев, аты-бать?За воротами виднелось невысокое, пустяковое укрепление из мешков с песком. Над мешками и между ними торчали трубы не трубы, котлы не котлы… … Навстречу бонжурской армии грянули громы и пламя. Свистящие осколки чугуна искрошили все, что находилось на их пути — дерево, сталь, плоть.
Прямо в грудь короля ударила оторванная неведомой силой рука коннетабля де Коленваля, все еще сжимающая жезл полководца.
Рухнула и занялась пламенем дубовая таратута. Потом все повторилось. Убийственное пламя вырывалось уже не только из ворот, оно, оказывается, гнездилось и на стенах, и в бойницах башен, сокрушая фланги. Те, кто не был еще убит, утратили слух. Лучшие в Агенориде воины вопили от ужаса и не слышали своего вопля.
Победоносный поход Пистона Девятого закончился в крови и в дыму.
ГЛАВА 15,
… С великим изумлением Стремглав понял, что еще живет на белом свете — живет, вопреки измене любимой женщины, вопреки смертоносному огню, вопреки здравому смыслу.
Он разлепил заплывшие глаза и увидел небо, на котором исчезали одна за другой последние звезды.
«Отчего же я раньше-то туда не глядел? — подумал сын шорника. — Должно быть, оттого, что гонялся за славой, а слава — она всегда впереди, не вверху…» — Какая прекрасная смерть! — услышал он чей-то гнусавый голос. — Особенно когда это смерть врага. Какие великолепные золотые шпоры на этом воине в дырявых латах!
— Они ваши, мастер-палач! — откликнулся другой голос.
— Так сними их, болван! — гневно сказал тот, кого назвали мастером-палачом.
«Откуда взялся палач? — думал Стремглав. — Неужели я в плену? Позор-то какой… И при чем здесь шпоры?» Шпоры были вот при чем.
Из распахнутых ворот Чизбурга вышли люди. Это были не воины — те остались на стенах с луками и арбалетами на случай, если среди убитых остались не совсем убитые.
Комендант Кренотен не хотел рисковать своим войском.
Вышла из Чизбурга всякая городская сволочь: калеки, сборщики налогов, осведомители, воры, шлюхи, мелкие торговцы, любимые народом певцы и танцоры, завсегдатаи кабаков и, наконец, насельники городской тюрьмы, которым по случаю победы даровали свободу.
Возглавлял это позорное войско городской палач — кто же еще?
Они бродили среди мертвых тел, по колено в кровавой грязи, собирая оружие, срезая с убитых кошельки и талисманы, радостно кричали, наткнувшись на особо ценную добычу. Криками они заодно отгоняли воронов, тоже падких на блестящие безделушки.
Стремглав лежал, придавленный к земле балкой от разрушенной таратуты. Панцирь прогнулся, но дышать было не больно — стало быть, ребра целы.
Ноги тоже целы, понял он, когда услышал, что кто-то тянет его за ступню.
— Этот жив! Прикончите его, мастер! Все равно бедняга не дотянет до казни!
Никто не должен видеть лица своего палача, не увидел и Стремглав: склонившийся над ним человек был облачен в полагающуюся заплечных дел мастеру одежду. В руке палача тускло поблескивало сквозь багровую пленку лезвие кинжала.
Тут сын шорника понял, что руки у него тоже целы.
Палач увидел его взгляд, хотел заорать, но лапа в стальной перчатке сломала ему горло.
Упавшему рыцарю в полном облачении, да еще угнетенному дубовым бревном, подняться невозможно.
Стремглав и не поднимался. Он вскочил. Балка при этом взлетела и обрушилась на голову того поганца, что ковырялся у ног, пытаясь отцепить золотые шпоры.
Капитан Ларусс подхватил балку и огляделся. Тотчас же в дерево вонзился арбалетный болт.
— Не стрелять, болваны! Брать живьем! — орал кто-то на стене.
Но сборщики налогов, шлюхи и воры не торопились приближаться к восставшему из мертвых рыцарю.
— Никому уже здесь не поможешь, — вслух решил капитан, повернулся спиной к воротам и не спеша побрел вниз, по направлению к бывшему лагерю осаждающих.
Он так и шел, время от времени взмахивая дубовым бревном на случай, если кто-то отважится напасть. Он шагал, ни о чем не думая и видя впереди только одно — ярко-алое платье на крепостной стене, хотя двигался в противоположную сторону.