Белый, как снег
Шрифт:
Зеленка спросила, верят ли они ее рассказу. Но дело не в доверии. А в том, что членам Семьи следует беречь друг друга и свою святую связь. Никому нельзя нарушать это правило… Зеленка бездумно поглаживала безымянный палец правой руки, потому что вот уже несколько лет носила на нем кольцо, подаренное мамой на ее 15-летие. Мама умерла всего лишь через несколько недель после того дня рождения. Зеленка всегда прикасалась к кольцу, когда ей нужно было обрести силу – или утешение.
Но на прошлой неделе она все же сняла кольцо. Адам рассказал ей до этого, как мама Зеленки потеряла веру
Раздумья Зеленки были прерваны раздавшимся с нижнего этажа страдальческим криком, в котором дрожали слезы:
– Яро умер!
Скрещенные руки девушки расцепились. В ней возникло чувство вины, когда она бежала вниз. А что, если Господь узрел ее греховные, земные мечты и наказал ее тем, что показал, как внезапно может наступить смерть?
Белоснежка сидела в парке замка и смотрела на фонтан, который подбрасывал в воздух сияющие, как драгоценные камни, капельки. Танцуя, они зависали на секунду в воздухе, а затем падали вниз, на поверхность воды. Белоснежка думала – как бы это выглядело, если б капельки вдруг, как маленькие переливающиеся воздушные шарики, вознеслись бы в небеса. И полетели бы далеко-далеко… Она представила себе, как они полетят в Финляндию и упадут приятным теплым дождиком на лицо Огоньку…
Огонек. Она снова думает о нем. Виновато ли в этом расстояние? Проще ли разрешить себе скучать, когда находишься в другой стране? Делает ли это тоску более естественной?
Правильнее всего сейчас было бы заполнить все свои мысли таинственной Зеленкой и ее не менее таинственной семьей. Кстати, хороший вопрос: они действительно родня друг другу? Может быть, у ее отца тайная семья в Праге?..
Но тоска не соглашалась подчиняться здравому смыслу. У нее, Белоснежки, свой путь, и она ничего не может с этим поделать.
Белоснежка смотрела вниз, на город, и вдруг на нее со страшной силой накатило чувство отчужденности и оторванности. Все то, что сейчас окружает ее, к ней не относится. Она здесь лишь гость, турист и уедет отсюда, прежде чем город станет ей достаточно знаком. Она не успеет здесь освоиться.
А где ее настоящий дом?
Точно не в Риихимяки у мамы и папы. И не в Тампере – по крайней мере, пока. Нет в ее жизни такой точки, с которой можно было бы связаться крепкими, прочными связями и назвать ее домом.
Горячий ветер гладил волосы Белоснежки. Она подумала о руке, той единственной, прикосновения и поглаживания которой не хотелось прекращать. В объятиях Огонька она была дома. В тепле его глаз она была в безопасности, жила полной жизнью. Она была сама собой, ей не надо было ничего изображать, прятаться, скрывать, терять себя по частям. Она была счастлива. Она чувствовала себя любимой…
Ветер принес с собою ароматы цветов, деревьев… ароматы лета. Они так опьяняли, что Белоснежке даже пришлось сесть. Ощущение оторванности и бездомности опутало ее невидимыми нитями. Начало с ног, связало их, продвинулось вверх по бедрам, талии, притянуло руки к бокам, обвило
А вдруг у нее никогда не будет ощущения дома без Огонька?
А вдруг она больше никого не сможет полюбить?
А вдруг она потеряла того единственного человека, с которым могла быть счастливой?
Вспомнилось одно июльское утро. Всю ночь они проболтали, никто так и не смог заснуть. Взошло солнце. Его свет проник в окно спальни, мягко и безопасно, сглаженный ветвями растущей у окна березы. Они лежали на узком диване, лицо к лицу, бок о бок. Огонек пристально, как обычно, смотрел на Белоснежку. Взгляд его не был оценивающим – он был теплым, любящим.
– Ответь честно, Белоснежка, – сказал он.
– Давай.
– Как часто ты задумываешься о том, что ты прекрасна?
Белоснежка немного помолчала.
– Честно? Никогда.
Это было правдой. Ей так часто, так много лет кричали, что она уродина, – и она смирилась с этим. Иногда Белоснежка сама думала о том, что уродлива. Она думала, что в этом и кроется причина ее бед. Что она настолько уродлива, что ее мучительницы просто не могли не плевать ей в лицо, не бить ее. От ее внешнего вида их настолько тошнило, что они не могли сдержаться. Потом уже она поняла, что не в этом дело.
После этого Белоснежка начала думать, что она не то чтобы уродина, а просто никакая. Поэтому безразлично, как она выглядит. Ее не интересовало то, что в чьих-то глазах она может быть красива. До тех пор, пока не встретила Огонька.
– Я немного побаивался этого, – произнес он. – Того, что скажу тебе, что в тебе все прекрасно.
Он выдал это серьезно и даже официально. Белоснежке стало смешно.
Огонек поднял руки и нежно погладил пальцами пробор в ее волосах.
– Твой лоб. У тебя такой лоб, по которому видно, что за ним кроется множество мыслей.
Его ласковые пальцы продолжили путь к бровям.
– Твои брови и глаза, они образуют единое целое. У тебя ясные глаза совершенной формы. И такой пронзительный взгляд, что я запутался в словах, когда впервые тебя увидел.
Сердце Белоснежки начало бешено колотиться, на ресницах блеснули слезы. Слова Огонька ласкали ее так же, как его пальцы. Они находили в ее душе места, которые можно ласкать и гладить.
Прикосновение к щеке. Легкое как перышко.
– Дуга подбородка. Одновременно изящная и сильная.
Его пальцы ласкали ее губы. Эти прикосновения, казалось, охватывали все тело. Низ живота. Ниже.
– Твои губы… У тебя самые прекрасные губы, которые я когда-либо видел. И самые мягкие, которые когда-либо целовал.
Белоснежке хотелось, чтобы он поцеловал ее прямо сейчас, но Огонек лишь продолжил движения пальцами к шее, вдоль ключиц.
– Невероятно красивые шея и затылок. И переход от шеи к плечам. А твои ключицы – как крылья птицы.
Дыхание Белоснежки усилилось. Она была удивлена тому, как близко, рука к руке, идут рядом умиление и желание. Пока слова Огонька вызывали в ней удивление, волнение и благодарность, его прикосновения были ей жизненно необходимы. Кто-то видит ее прекрасной. Кто-то видит ее такой, какой не видел никто другой. Ей было от этого мучительно хорошо.