Белый конь
Шрифт:
Она подперла лицо руками и задумалась. Я чувствовал себя неловко — сбежала и даже адреса не оставила… Я готов был вместо Зизи извиниться!
— Мне не нужна сиделка, я уйду из этого мира так, чтобы никому не пришлось за мной ухаживать. Но есть у меня сокровище, за которым уход действительно нужен. Я получила его по наследству… Кстати, я ведь не знаю вашего имени…
— Меня зовут Озо.
— Милый Озо, когда я решила взять Зейнаб к себе (она подчеркивала: «Зейнаб», а не «Зизи»), я, разумеется, думала о своем сокровище. Хотела приобщить ее к нему. Она решила стать актрисой, не правда ли? Пожалуйста! Ко мне приходил сам Алекси-Месхишвили, Мако Сафарова-Абашидзе, сам Сараджишвили [30] .
30
В. Алекси-Месхишвили,
В. Сараджишвили — прославленный грузинский певец.
Говорила она длинно и скучно, я хоть и слушал ее внимательно, но все же не мог понять, о каком сокровище она так часто упоминает и почему к ней ходили известные артисты. Потом она долго объясняла мне, какая трудная и сложная профессия у актеров и как она старалась внушить это Зейнаб.
— Я хочу показать вам свое сокровище и доказать, что я права, — сказала она под конец и встала. Отодвинула портьеру за креслом (которую я считал деталью декорации) — и мы оказались перед дверью. Прежде чем открыть дверь, она указала рукой на книжные полки: «Это только разные энциклопедии».
Хозяйка дома вошла в «сокровищницу», и я за ней следом. Мне сразу ударил в нос запах старых книг и пыли. В комнате было темновато, но она зажгла свет, и вдруг я увидел, что нахожусь в огромном книгохранилище.
— Можете не верить, но этими книгами пользовались великие Илья… Иване Мачабели… Яков Гогебашвили… [31]
— Вы были знакомы с Ильей Чавчавадзе?
— Конечно.
— Вот это да!
— Эта библиотека замечательна тем, что здесь в свое время работали великие люди. С этой стороны отдел истории. Иване Джавахишвили [32] целую неделю сидел здесь, с утра до ночи.
31
И. Чавчавадзе — выдающийся грузинский писатель; И. Мачабели — публицист, переводчик; Я. Гогебашвили — педагог, детский писатель.
32
И. Джавахишвили — крупный грузинский историк.
Мы ходили между полок, и калбатони Мариам с восторгом говорила:
— Это английская литература! На английском языке, батоно!
— Это русская классика! Редчайшие издания.
— Это греческая и римская поэзия! Уникальные книги!
— Это грузинская литература и история!
— Это французские книги… Это немецкие!
— Это уже Восток! Персия, Аравия, Индия, Япония!..
— Это живопись! В Грузии самая большая коллекция альбомов — у меня.
— А это театр!..
Здесь калбатони Мариам остановилась и многозначительно посмотрела на меня.
— Это все я предлагала Зейнаб, но «госпожа» не пожелала. Я хотела, чтобы она, если ей суждено стать актрисой, была человеком образованным. Литературу на грузинском языке она могла читать сама, а книги русские и французские я бы ей переводила… Только бы она следила за книгами, стирала с них пыль… На это ушло бы полчаса в день, не больше. Я постарела, не могу уже… Высота здесь пять метров, как мне достать?
Мы вышли из книгохранилища, но она продолжала.
— Пять лет никто не приходил… Правда, война была, но ведь и во время войны книга нужна. Нетронутые книги — это ужасно. Боже, кто только ни приходил, кто только ни
33
Речь идет об элите грузинской творческой интеллигенции конца XIX — начала XX века. В. Барнови, М. Джавахишвили, К. Гамсахурдия, Г. Табидзе — писатели. Д. Ингороква — историк, филолог, Д. Узнадзе — психолог, философ. Е. Микеладзе — инженер.
Я больше не садился, да и калбатони Маро не предложила сесть — со счастливой улыбкой она углубилась в воспоминания, называла и называла фамилии людей, которых я, за редким исключением, не знал. Я слушал ее оглушенный, эти книги ошеломили и напугали меня. Никогда раньше не видел я столько книг вместе и не представлял себе, как у одного человека может быть такая библиотека.
— Дом этот целиком принадлежал моему отцу, — продолжала калбатони Маро, — но я предпочла жить в этой комнате, чтобы книги были под рукой.
Еще она рассказала, что раньше преподавала классические языки в женской гимназии, а потом устроилась учительницей французского в школе… «Сейчас получаю пенсию и живу, как все». Под конец в ее счастливую улыбку вкралась грусть, и с сожалением она сказала:
— Трудно, когда никто не приходит… Да и кто придет в эту пыль и темноту, когда существуют чистые и светлые залы…
Дольше я не задерживался, распрощался и ушел. Хозяйка дома проводила меня и вежливо пригласила:
— Если книги понадобятся, не стесняйтесь.
11
Я пошел домой. Мне стало понятнее, почему Зизи без оглядки бежала из этой обстановки, бежала, даже адреса не оставив. Она не выдержала бы среди старухиных воспоминаний, среди книг и осколков чужого прошлого. Но куда она ушла и как рискнула уйти? Меня восхищала, но в то же время пугала Зизина смелость и ее способность моментально осваиваться в незнакомой обстановке. И все-таки куда она ушла? Наверное, туда, где обстановка подходила ей больше или где она свободнее в обстановку вписывалась. Но, как я уже сказал, поведение Зизи меня пугало, и я не находил ему оправдания. Не потому, что был устроен по-другому и поступил бы иначе, чем Зизи, нет, совсем нет. Зизи быстро привыкала к удобной ситуации, разбиралась в ней и могла принимать самостоятельные решения. Все это она совершала не из хитрости, а непосредственно и искренне. Зизи была жертвой своей искренности, которая то делала ее капризной, то наполняла чувством превосходства. Заблуждаясь, она видела будущее в розовом свете.
Вернувшись домой, я рассказал отцу, как обстоят дела. Отец задумался и, почесав в затылке, сказал: «Завтра же посылаю письмо ее матери». Сказал и сразу, ни минуты не медля, сел писать.
Зизи знала мой адрес, и я ждал, что не сегодня-завтра она зайдет, но осень пролетела, а она так и не появилась. Да и письма от Маро-учительницы мы не получили: она, как видно, знала, где ее дочь. В конце концов, не бросила же она дочку на произвол судьбы? И Зизи не смогла бы прожить без матери, ведь та снабжала ее и деньгами и продуктами.
Одним словом, Зизи я из виду потерял.
Да, я знал, что Зизи жива-здорова и что она в Тбилиси. И все же мне было странно, когда время от времени до меня долетали вести о ней; часто — совершенно неожиданными путями. Я не видел ее, но мне то и дело слышался ее голос. Я физически ощущал, что Зизи в Тбилиси. Где? Где — я точно не знал. Может, в Дидубе или в Нахаловке, в Сололаки или на Вере, в Ортачала или на Авлабаре или… Адреса я не знал, но знал, что она есть, существует, живет, а значит — поет, танцует, читает стихи…