Белый конь
Шрифт:
На третий день после похорон Датико Беришвили поднялся к Гоги Джорджадзе.
— Здравствуй, Гоги! — вежливо поздоровался он.
— Здравствуй!
— Хорошо, что ты вернулся невредимым!
— Не таким уж невредимым, как тебе кажется.
— Это пустяки! Главное, что ты жив!
— Знаешь, что я тебе скажу, Датико, я не люблю бродить вокруг да около, давай лучше говори прямо, зачем пожаловал.
— Хотел поздравить тебя с возвращением.
— А все-таки?
— Мы должны понять друг друга.
— Скажи, что тебе
— Другого выхода нет.
— Что ты имеешь в виду?
— Обмен уже совершен, осталось выполнить кое-какие формальности.
— Какие такие формальности?
— Ты должен перейти в мою квартиру, а я вселюсь сюда.
— Это почему же?
— Потому, что так решено.
— Кем решено?
— Основной квартиросъемщик у вас тетя Нато, а ее согласие, если хочешь знать, лежит у меня в кармане.
— Покажи-ка.
Датико Беришвили достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу и передал отцу Луки. Тот, не раскрывая, разорвал ее, смял и отбросил в сторону.
— Сейчас же убирайся отсюда! — сказал Гоги Джорджадзе. — Мне теперь не до твоих темных делишек. Я занят.
— Ах, вот как?
— Может, ты мне еще угрожать станешь, а?
— А если и стану, что с того?
— Пожалуйста, угрожай! Однако учти, что я не только тебя, а даже танка не испугался.
— Танк танком, а я — совсем другое! Запомни, дорогой, я — совсем другое дело!
— Да будь кем угодно, а теперь убирайся.
— Ишь как просто ты хочешь от меня отделаться.
— Я не понимаю, чего ты ко мне пристал?
— Подумай, Гоги, хорошенько подумай, даю тебе два дня сроку!
— Мне нечего думать. Если ты дорожишь своей башкой, убирайся немедленно и больше не показывайся мне на глаза.
Датико Беришвили ничего не сказал, злобно усмехнулся, поднял с полу скомканную бумажку и поспешно покинул комнату.
Гоги Джорджадзе долго сидел молча, о чем-то глубоко задумавшись. Лука в это время был в галерее и готовил уроки. Он все видел и слышал. Почему-то думал, что отец выйдет к нему и что-нибудь скажет о Датико Беришвили, но ошибся, отец не только не выходил, но даже не глядел в сторону галереи, продолжая сидеть, облокотившись на стол обеими руками.
Отец казался задумчивым и невеселым не только сегодня, но с первого дня приезда. Лука чувствовал это, тем более что эта задумчивость и грусть, боль или тревога делались с часу на час заметнее. Лука ощущал и то, что между ним и отцом внезапно выросла непреодолимая и непроницаемая преграда. Можно сказать, что Лука впервые получил возможность быть рядом с отцом и все же не мог с ним сблизиться, так как ему это представлялось в мечтах. Может, так получилось оттого, что отец потерял свою былую веселость и непринужденность. А если потерял, то в силу каких причин? Причин было много, но одна из них беспокоила Луку больше всех: а вдруг отец знает, что с мамой, и скрывает от него?..
— Лука, поди сюда! — вдруг
Лука вскочил и вошел в комнату.
— Как дела, Лука?
— Хорошо.
— Ты ведь не боишься Датико Беришвили?
— Нет.
— Ты уже взрослый парень, Лука… Ты ничего не должен бояться! Через два месяца я, наверно, снова уйду на фронт. Два месяца — большой срок, я все улажу и приведу в порядок. Может, запру эту квартиру и отвезу тебя в Телави к моему дяде. Может, придумаю что-нибудь другое, не знаю, я еще не решил. Так или иначе, что-нибудь сделаю. И ты никого не бойся… Тем более Датико Беришвили, этого трусливого прохвоста и мошенника.
Датико Беришвили не забыл о назначенном сроке, через два дня он снова явился к Гоги Джорджадзе.
— Здравствуй, Гоги!
— Здравствуй!
— Как поживаешь?
— Отлично, а ты как?
— Я тоже неплохо.
— Ну и слава богу!
— Если мы не сговоримся…
— Я тебе уже сказал — не сговоримся, — прервал его Гоги Джорджадзе.
— Для тебя было бы лучше, если бы мы сговорились.
— Чем же лучше?
— Как я слышал, ты через два месяца возвращаешься на фронт?
— Что из этого следует?
— Я бы взял на себя опеку над твоим сыном, а так — на кого ты его оставишь?
— Это тебя не касается.
— Ты же знаешь, что я хозяин своего слова.
— Ничего я не знаю.
— Гоги, почему ты меня дразнишь?
— Я тебя дразню?!
— Ладно. Тогда найди этого пройдоху Гиркелидзе и верни мне мои деньги.
— Какого Гиркелидзе?
— Вашего родственника.
— У меня нет такого родственника.
— Мне все равно, твой это родственник или твоей жены.
— Не знаю.
— И я не знаю. Верни мне мои деньги!
— Сколько же ты ему отдал?
— Сто тысяч рублей.
— Как же ты доверил ему такую сумму, если знал, что он пройдоха?
— Я еще раз повторяю: найди этого человека и верни мне мои деньги.
— А я еще раз прошу тебя, Датико, мне не угрожать.
— Я свое сказал, Гоги… Дальше смотри сам!
— Вот и ладно. А теперь, будь добр, оставь меня в покое.
— Боюсь, что ты меня недостаточно хорошо знаешь.
— Еще узнаю. Времени достаточно.
— Я про то говорю, как бы тебе потом не пожалеть.
— А о чем мне жалеть? — Отец Луки поднялся и, прихрамывая, прошелся взад и вперед по комнате. — Даже смерть этой бедной женщины сошла ему с рук, так он, наглец, еще и угрожает! Убирайся отсюда, бессовестный!
— Между прочим, эта «бедная женщина» до твоего приезда была жива… Уж не знаю, что с ней потом стряслось! — Датико Беришвили круто повернулся и вышел.
Лука вспомнил тетю Нато. Вспомнил, как удивительно она походила в гробу на свою ранее умершую сестру — тетю Нуцу. Ощутив ноющую боль внутри, Лука не сразу понял, что мучила его пустая кровать тетушки, железная кровать, в которой никто уже не лежал и никогда больше не ляжет…