Белый конь
Шрифт:
Конечно же, Важа Пшавела не напрасно сокрушался о вырождении сивого аргамака, он знал, что говорил.
После этого я уже иначе воспринимал образ сивого скакуна в стихах и поэмах Важа. Я чувствовал печаль великого поэта о грузинском коне-лурдже и его попытку своими гениальными творениями спасти и обессмертить эту породу, которая на протяжении многих веков и в борьбе с врагами, и в труде сослужила грузинскому народу великую службу.
А теперь вновь вернемся к рассказу Анано.
Прошло еще двенадцать лет. Иотам
Маленькие, покрытые зеленью лесные пригорки и поляны над Нислаурой деревня отдавала под пастбища. Траву здесь не косили и с ранней весны до поздней осени пасли скотину.
Вот и Иотамовы кони щипали здесь траву, зимой и летом резвясь на свободе. Лишь зимой Иотам носил им сено, складывая его в небольшие копны. Со временем они требовали все больше внимания. Чего только стоило поймать и подковать их! Они расплодились, окрепли и, полуодичавшие, носились, как ураган, по горам и долам. И признавали они на свете лишь одного человека — Иотама.
Когда Иотам из деревни исчез, его табун остался беспризорным, но это не помешало ему расплодиться, и через четыре года в лесных чащобах резвилась сотня скакунов. Это было поистине прекрасное зрелище — табун аргамаков, оглашая громким ржанием поля, проносился мимо деревни и, рассеиваясь, как туман, спускался на водопой к Алазани.
Да, они радовали глаз, но — посудите сами — сто коней без хозяина, почти одичавших, создавали человеку сложности и требовали заботы. Травы в маленьких зеленых ложбинках и на лугах теперь не только деревенской скотине, но и коням еле хватало. Поэтому деревенские жители ворчали и даже жаловались.
Разумеется, во всем винили Иотама. Саба это знал. Знал он и то, что Барнабишвили уже давно косится на гуляющих на воле коней. Он и не скрывает своего негодования, грозится: «Дайте срок, я за них возьмусь!» Но время шло, и угроза Барнабишвили оставалась угрозой, а кони опять резвились, наслаждаясь свободой. Ясно было, что пустыми угрозами Барнабишвили просто хочет разжечь недовольство других.
— Барнабишвили этих коней погубит, — однажды сказал Сабе Тома Бикашвили. — Может, ты пойдешь к нему и попробуешь договориться?
— Пойти? — засмеялся Саба. — И что сказать?
— Да мало ли что?.. Хотя бы то, что нужно этих коней поймать и приручить, одних взять в колхоз, других — продать. Кони всем нужны, да и какой колхоз не купит таких породистых лошадей? И мы останемся в выигрыше, и они. Или создадим ферму, будем разводить лошадей. Скажи Барнабишвили — это даст деревне большую прибыль… Предложи: сам, мол, буду работать на ферме… Ты, Саба, должен взять на себя заботу о лошадях!
— Разве это мое дело?
— А как же, ведь твой отец, Иотам, купил этих коней и вложил в них столько сил.
— Были Иотамовы, стали ничьи… А может, они уже собственность Барнабишвили?!
— Не
— Круто, не круто… Я разве не вижу?.. Хоть убей, не могу я к нему идти.
— Почему?
— Потому что он не человек. Был бы человеком, пришел и поговорил бы со мной сам.
— Ты попробуй, может…
— И пробовать не буду!
— Кацо, я тебе говорю, он коней погубит.
— Знаю.
— Не видишь разве, как он кое-кого на свою сторону склонил, и те трубят повсюду, что скотина, мол, от голода подыхает?
— Знаю я, на что он их подбивает.
— Если знаешь, так чего стоишь и смотришь? Пойди и скажи ему все!
Тома Бикашвили ушел рассерженный, махнув на прощание рукой: «Так ничего не выйдет».
Однажды (был конец мая) Саба, встав спозаранку и выйдя во двор, увидел за забором лошадь. От удивления он потер глаза: уж не привиделось ли? Но нет! Ему не привиделось: у ворот понуро стоял лурджа… Саба быстро сбежал по лестнице и открыл ворота.
Старый, выбившийся из сил конь ушел от волков, на шее у него зияла рана, бока и мышцы ног были изранены острыми клыками.
Осмотрев раны, Саба решил, что животное еще можно спасти, и завел его во двор. Обмыл водой кровь, пыль и грязь и вернулся в дом в поисках мазей Иотама… Врачевать раны и готовить мази Саба научился от отца — он обмыл рану коня водкой, осторожно обрезал свисающую клочьями кожу на шее, смазал мазью и обвязал бинтом.
Вдруг взгляд его скользнул в сторону забора: оказывается, к нему неслышно подъехали трое всадников. Саба, наткнувшись на колючий взгляд Барнабишвили, съежился и напрягся.
— Если в гости пожаловали — прошу в дом, — пригласил он.
— Чей это конь? — пропустив мимо ушей приглашение, спросил Барнабишвили.
— Если войдете, я объясню. Мне есть что вам сказать.
— Это нам есть что сказать… Лошади испоганили все вокруг, а ты мне тут лазарет устроил.
— Может, приручим этих коней, будут служить нам, и я помогу, а то ведь и им трудно приходится… вот, этого сегодня волк задрал, — пытался сохранить миролюбивый тон Саба.
— С каких пор ты стал думать об общей пользе, а?! — вызывающе продолжал Барнабишвили.
— Не перечь, Барнабишвили, эти кони стоят того, чтобы за ними ухаживать, — ответил Саба.
— Нужно было думать, когда вы начали их разводить, а теперь поздно. Кто справится с таким табуном?!
— Я справлюсь!
— Ты?! И ты туда же, старое вспомнил, да?! Сто коней на одного человека, не много ли придется?
— Не для себя стараюсь — для вас!
— Нашел себе коня, за ним и ухаживай! — Барнабишвили с издевкой взглянул на старого жеребца и уехал. Оба всадника поспешили за ним.