Белый ночи. Гражданские песни
Шрифт:
Что ты прикажешь ей, ты — друг и царь вселенной!
«По сонным улицам, как призрак сна, я шел…»
По сонным улицам, как призрак сна, я шел,
Тоску движеньем усыпляя.
И вот пред домом стал, где юношей провел
Пять лет, учась и размышляя,
Где вдохновения порой ко мне тайком
Как духи светлые слетали
И тотчас в пустоту, царящую кругом,
Пугливым роем исчезали;
Где я —
То вдруг над бездною сомнений
Вздымался до такой надзвездной высоты
Надежд и светлых откровений,
Что, на земную твердь упавши вновь, душа
От боли стонет и поныне…
О, комнатки мои! Под чьей рукой шурша
Вон опускаются гардины?
Безумец ли, как я, по прихоти мечты
То в рай, то в ад вас превращает,
Томится ли больной, иль жрица красоты
Любви продажей оскверняет?..
Куда укрылись вы, минувших дней мечты,
Куда вы в страхе отлетели?
Вы на меня ль теперь глядите с высоты,
Или скитаетесь без цели?
Увы! Вас нет нигде… В одних мечтах людей
Живут мечты. Что грудь волнует,
Что сердце жжет огнем желаний и страстей, —
Того нигде не существует…
Все оставляет след. Сотрутся в пыль цветы,
Родится пар от тучки бледной,
Лишь сердца гордого кипящие мечты
Сверкнув, уносятся бесследно,
Как звук приснившийся, как позабытый сон,
Как блеск мимоидущей тучи…
О сердце! Знать, твой стук лишь погребальный звон,
Которым каждый миг летучий
Свои мечты навек хоронишь ты с тоской,
Пока настанет миг печальный —
И ты само навек уснешь, и над тобой
Трезвон раздастся погребальный…
В ДНИ НЕДУГА
Вскочил я в полночь на постели
И с криком сжал больную грудь.
Как будто гири в ней висели,
Как будто уголья горели.
Хотел я и не мог вздохнуть.
И кашля трудного раскаты
Звучали долго в тишине,
А после на подушке смятой
Увидел кровь я при луне.
Мой друг! Таила ты напрасно
Врачей печальный приговор.
Я вспомнил твой пытливый взор,
И все в былом вдруг стало ясно.
Смерть — зловещее слово! увы, для меня уж не слово!
Смерть подкралась ко мне и шепнула: я здесь.
Смерть дохнула на грудь мою бурей суровой
И, как в бурю тростник, содрогнулся я весь.
Смерть, как ястреб в добычу, мне в душу вцепилась
И над бездной отчаянья с нею парит.
Смерть над сердцем моим, как змея наклонилась,
Как змея над гнездом, поднялась и глядит.
Смерть
Даже в тайных мечтах, даже в сумраке снов.
Смерть вошла в мою мысль, как паук ядовитый,
И оттуда плетет на весь мир свой покров.
Все, что нежило слух, что ласкало мне зренье, —
Воздух, волны, земля и небесная твердь,
Каждый вздох мой, и каждое сердце биенье, —
Все твердит одно слово, и слово то — смерть.
Как жертвы бледные, осилив первый страх,
Взывают с воплями к полночному злодею
И молят пощадить, упав пред ним во прах,
Так окружали смерть и плакали пред нею
И молодость моя, и силы юных лет,
И вы, пустынные и гордые мечтанья,
Которым сам еще я не нашел названья,
Которым, может быть, названья в мире нет,
И ты, мой гордый дух, как раб склонив колени,
Пред бледным призраком униженно рыдал,
Напрасные мольбы! Молчал суровый гений.
За жертвой он пришел и жертвы молча ждал.
Всю зиму про весну врачи мне говорили,
И вот весна пришла — последняя, увы!
Уж вешних вод ручьи окрестность испестрили,
Осины зацвели, лишенные листвы.
Кудрями мягкими обвесились березы
И розовым пятном пестрят угрюмый бор,
И в шелк разряженные лозы
Глядятся в зеркало озер.
Уж аист прилетел и, вёдро предвещая,
Возобновил гнездо на вербе вековой,
И утро целое, деревню озирая,
Застыл и думает — иероглиф живой.
Уж озимь сизая коврами разостлалась,
Чернеют вдалеке изрытые холмы,
И травка свежая пугливо попыталась
На небо ясное взглянуть из душной тьмы.
И вот с покатости, открытой ласкам юга,
Лазоревый цветок мне закивал вдали, —
Улыбка первая измученной земли
На ласки жгучие вернувшегося друга…
А время шло, и стал я привыкать, печальный,
К немому спутнику моих немногих дней.
Тогда в ночной тиши какой-то голос дальний
Мне начал слышаться все ближе, все ясней.
— Не бойся, он шептал, ты смерти неизбежной.
Не днями жизнь долга, не днями коротка.
И если суждено тебе прожить века,
Ты проживешь.
И вновь шептал тот голос нежный:
— Я смерть твоя, но верь: я не враждебный дух.
Мое дыхание — дыханье бури близкой.
Безмолвно перед ней тростник склонится низкий,
Но великан лесной, лишь вихорь гордый слух
Встревожит, сам ему ответит вихрем новым
И голоса стихий стенанием суровым