Белый орел, Красная звезда

Дэвис Норман

Гай уже нацелился на Вильно, наиболее ценном приобретении на Окраинах, хотя, по правде говоря, цель эта могла и подождать. В Свенцянах он встретил 14-летнего белорусского комсомольца по имени Вася, который вызвался разведать состояние боеготовности Вильно. Шофер Гая перевез Васю через Литовскую границу, откуда тот ночными переходами и крестьянскими подводами, минуя польские патрули, смог пробраться в Вильно незамеченным. Остановившись у сочувствующих коммунистам знакомых, он беседовал с солдатами на улицах и в трактирах, благодаря чему выяснил, что город защищает небольшой гарнизон в две тысячи бойцов, одна литовско-белорусская дивизия, окопавшаяся вокруг моста через Вилию, два резервных батальона, три эскадрона кавалерии и Легион Польских Женщин. Обзаведясь польской военной формой, он совершает еще один бросок, на этот раз на поезде Красного Креста, направляющегося на фронт, пробирается к советским позициям, дает себя схватить и дает отчет командованию красных до начала наступления.^[153]

Гаю

помогали и литовцы, претендовавшие на Вильно, как на будущую столицу своей республики, и готовые на многое, чтобы им завладеть. 9 июля они начали дипломатические переговоры с советским правительством и предприняли ряд вооруженных рейдов через демаркационную линию против польской армии. Этим они еще более ослабили позиции поляков, давая дополнительный стимул Гаю попытать военного счастья.

По сути, у Гая не было слишком много времени на раздумья. Открытая позиция в Свенцянах находилась под все возрастающей угрозой серьезной контратаки. Его кавалерия должна была или отойти или наступать. Он выбрал наступление.

Доступ к Вильно прикрывала река Вилия. Четыре лобовые атаки советской 15-й дивизии были отбиты с большими для нее потерями. Гай же решил прибегнуть к хитрости. Оставив первую бригаду дивизии в спешенном состоянии для отвлечения огня противника, он направил остальные четыре бригады на поросшую лесом полосу у берега, откуда они совершили неожиданную атаку. К вечеру Вилия была преодолена в трех местах. Затем атакующие разделились: одна часть поскакала в Новотроки, чтобы войти в город с юго-запада, другая зашла с запада, третья двинулась на север, через Немчины, а основные силы ударили с востока. Польская оборона была полностью дезориентирована. Комендант генерал Борущак продолжал выдвигать войска к Вилии, в полном неведении, что он окружен со всех сторон.

Падение Вильно 14 июля имело важные последствия. В дипломатической сфере удалось достичь согласия между советским и литовским правительствами. Вильно было передано Литве. Этот жест Советов помог унять страхи всех балтийских государств. В военной сфере результатом стало принуждение польской армии отступать все дальше. Теперь не было оснований обороняться на бывших германских позициях. Вторая польская линия обороны была прорвана.

Следующая фаза наступления весьма напоминала предыдущую. Поляки собирались закрепиться на линии Немана и Щары. Группа Сикорского заняла оборону вдоль канала Огиньского, резервная польская армия двинулась из Белостока двумя группами, одна на Неман, другая на Щару в район Мостов. Главный опорный пункт этой линии обороны, Гродно, находился на ее западном выступе, подобно Вильно, и этим привлекал внимание Кавкора. На рассвете 19 июля 15-я дивизия Матузенко неожиданно ворвалась в Гродно и столкнулась со слабым гарнизоном генерала Мокржецкого. Вспыхнула яростная битва, которая, как вначале казалось, должна была стать тяжелым уроком для Матузенко за его опрометчивый самостоятельный рейд. 10-я дивизия Томина завязла у Скиделя, пехота 4-й и 15-й армий по-прежнему находилась в восьмидесяти километрах позади. В течение 2 дней исход схватки был не ясен. Комдивы просили у Гая разрешения на отступление. Поляки посылали все свободные силы на гродненский участок. В результате они ослабили противоположный, восточный край своих линий. 22 июля, когда битва за Гродно еще продолжалась, советские 3-я и 16-я армии перешли Щару. В конце недели Матузенко, наконец получивший поддержку пехоты, вырвался из Гродно на запад и завершил окружение города. В Гродно было взято 5000 пленных и, что более важно для Кавкора, конюшни с 500 свежими верховыми лошадьми. По собственным прикидкам Гая, во время самой атаки Матузенко было зарублено около 300 уланов. Еще 500, целый польский полк, утонули на перегруженных конях во время панической переправы вплавь через быстрые воды Немана. Железнодорожная станция сгорела дотла, а прибрежные кварталы были полностью разрушены. Третья линия обороны была прорвана.

В битве за Гродно Красная Армия впервые на Западном фронте встретилась с танками. 19 июля кадеты гродненского военного училища, наступая при поддержке огня 4 танков Рено, вынудили две бригады 15-й дивизии Кавкора отступить. В своих мемуарах Гай повторяет сделанные тогда замечания: “Танки, товарищи комкоры! Разве можно атаковать их с шашкой, если они сделаны из стали? … Штыки здесь бесполезны, да и приблизиться к ним не удастся”.^[154] В действительности, в Гродно находились две танковые роты, в сумме около тридцати машин. Одна рота так и осталась неразгруженной с поезда, и могла только вести огонь со стационарных позиций прямо с железнодорожных платформ на товарной станции. Вторая рота представляла собой единственную боевую оперативную группу, оставшуюся в городе. В конце концов, она была окружена и вынуждена отходить к набережной. Один за другим танки выходили из строя, вследствие прямых попаданий, столкновений, нехватки горючего и аварий. Только два из них смогли пересечь Неман по последнему горящему мосту, чтобы присоединиться к обороняющимся польским частям. Это позволило Гаю прийти к заключению, что “опытный кавалерист может не бояться бронированного танка”. Он выразил мнение, превалировавшее в течение двух последующих десятилетий.^[155]

Советы пришли к своему Рубикону. Сразу за Гродно лежала линия Керзона. Наступать дальше означало бросить

вызов державам Запада, вторгаясь в Европу. Тухачевский не раздумывал. Он решил продолжать наступление. 23 июля он издал приказ, согласно которому Варшава должна была быть взята не позднее 12 августа.^[156]

Несмотря на замешательство, вызванное отступлением, польская армия яростно противодействовала советскому натиску. В одной арьергардной акции, под Яновом, произошло серьезное кавалерийское столкновение. 13-й Виленский уланский полк, прикрывая отступление дивизий генерала Желиговского через Неман, получил приказ присоединиться к ним в ходе дальнейшего отхода. У них не было карт и приходилось опираться лишь на сообщения местных селян о местах расположения неприятеля. Как-то они приняли стадо испуганных волов за казачий отряд. 25 июля они натолкнулись на 15-ю дивизию Кавкора и атаковали. Это был один из редких случаев, когда в бою сошлись в чистом виде лишь пики и сабли. Поляки взяли верх. Их командир, Мстислав Буткевич, убил своего советского визави непосредственно в сабельном поединке. Они уничтожили эскадрон авангарда и задержали продвижение дивизии на два-три дня. Их удивило слабое сопротивление кавкоровцев, их отступление, и “нерыцарское” применение пулеметных тачанок. Появилась надежда, что не все еще потеряно.^[157]

Четвертая и последняя оборонительная линия, по Нареву и Бугу, оказалась более трудным препятствием, чем предыдущие, прежде всего из-за состояния войск. Утомленные наступающие и утомленные обороняющиеся сражались вяло. За неделю после взятия Гродно Кавкор растерял свою энергию, прочесывая приграничные с Восточной Пруссией территории. 15-я и 3-я армии зачищали центральный участок у Белостока и Бельска. Пилсудский описывал состояние польских войск как “калейдоскоп неразберихи”. Разные части различных дивизий и армий встречались друг с другом, иногда объединяясь, иногда разделяясь, но всегда отступая. Он отмечал также, насколько низко пал моральный дух:

“это неустанное, наползающее движение многочисленного неприятельского войска, перемежающееся временами скачкообразными рывками, движение продолжающееся неделями, производило впечатление чего-то неотвратимого, надвигающегося как какая-то тяжелая, ужасная туча, для которой нет никаких преград… Под впечатлением от этой надвигающейся градовой тучи рушилось государство, падал моральный дух, слабели сердца солдат”.^[158]

Когда 29 июля схватка возобновилась, никаких драматических маневров не произошло. Кавкор атаковал Ломжу на Нареве, но без свойственного ему напора. Ломжа держалась неделю. 16-я армия в Брест-Литовске показала лучший рывок. Штурмуя крепость волнами пехотных атак, они заняли город при содействии местных коммунистов, захвативших телефонную станцию. Но, перейдя Буг 1 августа, они натолкнулись на внезапную контратаку полесской группировки Сикорского под Бяла-Подляской и были вытолкнуты за реку. 3-я армия форсировала Буг на центральном участке, но вскоре была остановлена у Соколова. Красная армия взломала последнюю польскую оборонительную линию, но больше благодаря давлению своей массы на деморализованного противника, чем при помощи продуманного применения военного искусства.

Кавкор, оказавшись в Польше, обрел новое дыхание. В то время, как остальные советские армии медленно ползли вперед, Гай сделал еще один рывок на Запад. 4 августа он захватил форт у Остроленки, уничтожив полностью только что созданную кавалерийскую группу генерала Роя. Затем были взяты Пшасныш, Бежун, Серпц. В итоге на второй неделе августа красная конница встала на берегу Вислы. 10-я дивизия захватила местечко Бобровники, в 40 километрах от Торуни. 17 августа 15-я дивизия атаковала мост у Влоцлавека и перерезала жизненно важную железную дорогу между Варшавой и Данцигом. Польша подверглась настоящему и серьезному вторжению.

* * *

Неопределенность планов большевиков относительно Запада контрастировала с вполне конкретными намерениями польских коммунистов. Для большевиков пролетарская революция в Польше была хлопотным, но необходимым этапом на пути к их действительной цели - революции в Германии и далее; для польских же коммунистов это был вопрос “быть или не быть”, касающийся самого их существования. Польская Коммунистическая Рабочая Партия позиционировала себя в качестве младшего партнера, но не лакея Москвы. У нее были собственные яркие традиции. В ней преобладали левые коммунисты, которые мечтали о таких же экстремальных и идеалистических программах, эксперименты с которыми столь катастрофически закончились у их коллег из Литбела. Хотя в принципе они были против создания независимого польского государства, их обеспокоили проявления русского патриотизма в большевистской партии и, конечно же, им хотелось сохранить в своих руках контроль над польским коммунистическим движением. Однако их положение в Москве и слабая поддержка в самой Польше вынуждали подчинять свои желания намерениям своих большевистских покровителей. Во время советской оккупации Польши они с горечью смирились со своей участью, видя, как их собственная организация переходит под жесткий контроль Москвы, а их шансам на политический успех серьезно вредит неуклюжая политика Красной Армии. В 1920 году они получили свой первый тяжелый урок жизни между наковальней католической Польши и молотом советской России.