Белый орел, Красная звезда
Шрифт:
Пожалуй, правильнее было бы сделать упор на элементы фарсового применения собственных иллюзий. Вторжение в Польшу было предпринято политиками, находившимися в изоляции от остального мира в течение всей своей короткой карьеры. Будучи основателями первого в истории социалистического государства, они не имели примеров для подражания. Применяя на практике идеологию, все еще находящуюся на этапе формирования, они прибегали к воображению, догадкам и дедукции на основании материалов из своих марксистских учебников. Как руководители государства, лишь недавно вернувшиеся из изгнания, ссылки или из подполья, они использовали в своей деятельности хаотичную смесь интуиции, догм, непокорности и внезапных вспышек энтузиазма. Когда они вошли в Польшу, они были как стайка малышей, которые из любопытства выбрались из своих политических яслей на улицу. Если Советы и предприняли в 1920 году беззаконие международного масштаба, вызвано оно было скорее детским невежеством, чем прямым умыслом.
* * *
То, что
Кризис в Польше становился все острее на контрастном фоне ранее господствовавшего настроения апатии и самодовольства. В мае в коммюнике Генерального штаба говорилось об “окончательном разгроме советских сил”. Кабинет министров Скульского работал спокойно. Авторитет Пилсудского поднялся на недосягаемую высоту, даже среди его оппонентов. Национал-демократы смотрели на его военные успехи с молчаливым одобрением, социалисты на своем съезде в мае готовились к вхождению в правительство, крестьянские партии в основном были заняты земельной реформой. Сейм занимался внутренними вопросами. Новый закон об обязательном медицинском страховании должен был задобрить критиков с левого крыла. Только коммунисты, слабое внепарламентское меньшинство, сохраняли непримиримую враждебность к государственному руководству. Теперь же, практически внезапно, ситуация поменялась. Вначале битва на Березине, затем потеря Киева и, наконец, в июне и июле ежедневные сводки о наполовину скрываемых поражениях, о пересеченных противником реках, о сдаче городов - Житомира, Ровно, Минска, Вильно, Гродно, Белостока, внушали даже недалекому обывателю мысль, что и его собственный дом и жизнь скоро будут в опасности. 9 июня правительство Скульского подало в отставку, дабы избежать общественного гнева. Пресса проснулась. 16 июня ведущая консервативная газета “Rzeczpospolita” призвала к созданию правительства народного единства и к подчинению главы государства сейму. В течение двух недель правительства вообще не было.
23 июня национал-демократ Владислав Грабский согласился сформировать временное правительство. Чтобы оживить министерство иностранных дел, из посольства в Лондоне был отозван князь Евстафий Сапега. 30 июня, ввиду нарастающей угрозы, Грабский предложил создать Государственный Совет Обороны, высший орган, который должен был объединить членов правительства, депутатов сейма, Начальника Государства и Главное Командование, и которому было бы доверено принятие важнейших решений в государственной политике. Это предложение хоть и сказалось на судьбе его автора, тем не менее, помогло преодолеть конституционный кризис. Партии левого крыла и центра готовы были поддержать Совет Обороны, но потребовали, чтобы они контролировали кабинет министров. Вот что сказал лидер социалистов Игнацы Дашиньский в сейме:
“Лучшим институтом для защиты народа является правительство рабочих и крестьян… Я обращаюсь к вам не как к членам партий, но как к людям, которым угрожает великая общая катастрофа. Если рабочий должен производить амуницию, крестьянин должен отдать свой урожай, единственного коня и сына, то они должны чувствовать, что это его правительство”[172]
1 июля сейм единогласно одобрил предложение, Совет Обороны Государства провел свое первое заседание в этот же вечер. В его составе было 18 членов: Пилсудский, как председатель, маршал сейма Тромпчиньский, трое министров: Дашиньский, Скульский и Сапега, трое генералов: Халлер, Соснковский и Лесьневский, а также 10 депутатов, представителей всех основных партий. Первым решением было постановление об аресте лиц, подозреваемых в “антигосударственной деятельности”. В течение последующих трех месяцев до роспуска Совета 1 октября состоялось 24 его заседания. Только в его рамках можно было добиться настоящего единства целей, которого нормальный механизм функционирования польского правительства никогда не смог бы достичь. Внутри этого круга серьезная политическая конфронтация между Пилсудским и национал-демократами протекала достаточно спокойно. На заседании 19 июля Пилсудский поставил вопрос об отказе от всех занимаемых им должностей.[173] Получив вотум доверия, он поменялся ролями со своими критиками. Лидер национал-демократов Дмовский, однажды претендовавший на пост главы Польской Республики, подал в отставку, чтобы уже никогда не вернуться во власть. Грабский остался премьером, лишь для того, чтобы завершить текущие переговоры с Англией и Францией. 24 июля он также подал в отставку. Была открыта дорога для формирования коалиционного правительства, которое, в связке с Пилсудским, доведет войну до конца. В результате кризиса удалось остановить центробежные устремления польских политиков и, хотя бы на время, создать систему, в которой межпартийные разногласия были забыты.
Состав коалиционного правительства отражал прогрессивные элементы в тогдашней польской парламентской политике. Премьер-министр Винценты Витос, глава Пястовской партии, был из галицийских крестьян, которого русские могли бы назвать кулаком. Это был человек, добившийся всего благодаря собственной смекалке, и по-прежнему надевавший простую рубаху и штаны, принимая иностранных
Вторжение в Польшу с востока неизбежно ослабляло позиции правительства в продолжающихся территориальных спорах на западе и севере. Этой ситуацией с легкостью воспользовались соседи Польши. 11 июля польских голосов на плебисците в Восточной Пруссии было меньше, чем ожидалось. Алленстайн (Ольштын) и Мариенвердер (Квидзын) проголосовали за то, чтобы остаться в Германии. 28 июля Совет Послов в Париже арбитражным путем разделил Тешинскую Силезию на две части, подарив Чехословакии угольный бассейн и сталелитейные предприятия. В нормальных условиях польское правительство едва ли спокойно перенесло это решение, отделившее 130 тысяч поляков от их родины. 19 августа в Силезии вспыхнуло восстание населения, с требованием поддержки от Варшавы против повторяющихся немецких провокаций.
В течение всего лета Польша была охвачена волной возбуждения. Наступление Красной Армии усиливало все эмоции. Класс собственников в опасении за свою собственность становился еще более стяжательским, католики, опасающиеся за свою религию, становились более религиозными, революционеры, в ожидании революции, становились еще более революционными, полиция, перед лицом беспорядков становилась более репрессивной, патриоты становились еще патриотичнее. Польское общество быстро поляризовалось. Безразличие стало невозможным. Власти делили население на преданных граждан и потенциальных предателей. В середине июля началась кампания превентивных арестов. Основными жертвами ее стали коммунисты, профсоюзные активисты и евреи[175]. 20-21 июля военные оцепили несколько рабочих районов Варшавы. Было арестовано шестьсот человек. Лидеров профсоюзов вызвали для допросов. Профсоюзы ткачей и металлургов были распущены, а помещения их комитетов разгромлены. Еврейский “Бунд” был запрещен, солдат-евреев, многие из которых были добровольцами, отозвали из их полков и выслали с фронта, медсестер-евреек уволили из Красного Креста, Еврейский госпиталь в Варшаве был оцеплен, после чего оттуда вывели двадцать человек, подозревавшихся в коммунистических симпатиях[176]. Большинство их этих несчастных, общим числом около трехсот, было отправлено в единственное место, достаточно большое, чтобы принять их всех - лагерь советских военнопленных в Домбе под Краковом.
Общественное возбуждение 1920 года отразилось и на польской культурной жизни. Театральной сенсацией сезона стала постановка пьесы Стефана Жеромского “Белее снега”. Сюжетом пьесы был конфликт в семье землевладельцев, старшие члены которой сопротивлялись попыткам сына облегчить долю крестьян. Пьеса заканчивалась гибелью всей семьи от рук большевистских мародеров. Будучи впервые показанной во Львове, пьеса вызвала возмущение, в Кракове же была встречена овацией. В Варшаве в течение многих недель с аншлагом шла оперетта “Уланский майор”, в которой поляки спасают от красных замок, под сопровождение патриотических песен и народных танцев. Адам Аснык написал историческую драму на тему антироссийского восстания Костюшко в Раславицах в 1794 году. Композитор Лахман умудрился сочинить воскресную мессу “Resurrectionis Jesu Christi Missa”, используя мелодию национального гимна. Этот чудовищный замысел, месса на мелодию мазурки, много говорит о сумятице в духовной жизни поляков того времени.
* * *
Менее острая ситуация в советской России объяснялась совершенно другими причинами. Удачный ход польской кампании принес долгожданное облегчение. Целых два года страна задыхалась в тисках Гражданской войны. Разногласия внутри большевистской партии подавлялись, проекты откладывались, политика подчинялась суровым требованиям “военного коммунизма”. Сейчас же напряжение спало. Тревога, связанная с потерей Киева, вскоре утихла. Польская война давала явный повод для чувства облегчения, уже наметившегося ранее. Множились теории и фракции, пылал энтузиазм. В самой большевистской партии возникла серьезная идеологическая оппозиция. 1920 год был годом “рабочей оппозиции”. После прошедшего в марте IX Съезда партии, группировка, возглавляемая лидером профсоюзов Томским, бывшим министром труда Шляпниковым и апологетом свободной любви Александрой Коллонтай начала критиковать политику партии. Вначале их возражения касались принципов управления промышленностью, но в дальнейшем их критике подверглась растущая роль государственной власти и партии внутри государства, продолжающееся преобладание интеллигенции в партии. Их лозунги - “рабочий контроль”, “свобода слова”, “свобода критики” представляли собой фундаментальный вызов ленинизму, распространившись к тому же на армию, где ожили прежние призывы к выборности командиров. Оппозиция получила название “анархо-синдикалистского уклона”. 1920-й стал также бабьим летом внепартийной оппозиции. В последний раз грелись под политическим солнцем эсеры и меньшевики. В мае лидер эсеров Чернов выступил на публичном митинге в Москве, на котором сравнивал социализм с ранним христианством, а вырожденческий большевистский режим с церковью Средневековья. В августе в Москве прошел последний съезд партии меньшевиков.