Белый орел, Красная звезда
Шрифт:
Роли сэра Мориса Хэнки в польском кризисе всегда уделялось слишком мало внимания. По сути же, он был единственным участником союзнической миссии, оставившим ощутимый вклад, хотя и гротескного характера. Его частные письма Ллойд Джорджу и его “Личный рапорт о ситуации в Польше”[191] содержали единственные подробные сведения из первых рук, поступившие к лидерам Антанты к моменту окончательного принятия решения. Хэнки был специалистом по офисной рутине, в сфере же восточно-европейской политики он был полным невежей. Компетентность и действенность были для него главными критериями, а черты эти в Варшаве он замечал слишком редко. Его версия политической ситуации в Польше была довольно искаженной; “факты” постоянно искажались. Он полагал, к примеру, что Пилсудский был президентом, лидером социалистической партии, другом Ленина, австрийским поляком, бывшим австрийским заключенным… Он был уверен, что Пилсудский готовит пробольшевистский переворот, чтобы сохранить свою власть. Пробыв в Польше только шесть дней, 31 июля он отбыл на родину, совершенно раздраженный. В поезде он составил свой рапорт. В нем он описал лидеров польской политической сцены в наихудшем свете. Пилсудский был описан как “мертвенно бледный, с признаками глубокой депрессии и прической на германский манер, … ограниченный,
“Если Советская Россия продолжит наступление, наши попытки спасти Польшу, вероятно, потерпят провал. Мы должны сделать все для того, чтобы обеспечить для Польши приемлемые условия, и признать, что ее постигла судьба, которую она сама выбрала, несмотря на наши предостережения. Необходимо наладить отношения с Германией, и через Германию с Россией, избегать военных обязательств в Европе и сконцентрироваться на заморской торговле”.[192]
Эти крайне дилетантские комментарии заслуживают столь пространного цитирования лишь как иллюстрация пропасти между государственными деятелями союзных держав и страной, которой, как некоторым из них казалось, они помогали. Воздействие их на Ллойд Джорджа нетрудно представить. Они подтвердили его уверенность в том, что прямое вмешательство в Польше приведет к катастрофическим и непредсказуемым последствиям.
Беспомощность дипломатии союзников отражалась в их тщетных попытках организовать польско-советское перемирие. В ноте Чичерина от 17 июля предлагались прямые переговоры с поляками; в ноте от 24 июля предлагалось проведение конференции, из которой поляки были исключены. 6 августа он сообщил, что окончательные советские условия мира скоро будут представлены; 9 августа он представил их предварительную версию; 17 августа эти условия с серьезными изменениями были представлены полякам.[193] На каждом из этих этапов, за исключением последнего, он получал одобрение со стороны Ллойд Джорджа, однако тому все труднее было сдерживать французов. 27 июля на встрече с Мильераном в Булони он был вынужден согласиться на участие поляков в любых переговорах союзников с Советами; 8 августа на встрече в Лиме (Lympne) он был поставлен перед необходимостью точного определения характера многократно обещанной помощи со стороны союзников. Хотя и обставив ее многочисленными условиями, он определил ее в материальное обеспечение двадцати двух дивизий.[194] 14 августа он полностью потерял контроль. В этот день французские сторонники интервенции восстали против его политики, склонив свое правительство к признанию Врангеля и к расколу с британцами, длившемуся почти два месяца. Контроль Ллойд Джорджа над поляками закончился еще раньше. 23 июля он убеждал князя Сапегу принять советские условия, согласно “настоятельному совету правительства Его Величества”.[195] 10 августа, когда он рекомендовал полякам принять предварительные советские условия, переданные Львом Каменевым в Лондон, он встретил прямой отказ. Сапега заявил британскому послу в ходе весьма неприятной беседы, что “Польша будет готова сражаться в одиночку, но не примет таких унизительных условий”.[196] Таким образом, усилия Ллойд Джорджа потерпели крах. Дипломатический контрданс закончился. Он длился так долго лишь потому, что два основных его участника желали прежде всего выиграть время, Чичерин, чтобы дать наступлению Красной Армии развиваться своим ходом, Ллойд Джордж, чтобы избежать рокового решения о вмешательстве.
В такой атмосфере общего замешательства попытки по прекращению конфликта, предпринимаемые польскими и советскими переговорщиками, не имели шансов на успех. Трудно представить, что поляки согласились бы на перемирие в центральной Польше, пока они все еще надеялись на возможность нанести ответный удар. Столь же трудно вообразить, что Советы отказались бы от дальнейшего наступления, когда они все еще думали о победе. Обе стороны участвовали в мирных переговорах лишь с целью произвести впечатление на Антанту. Действуя по указаниям Ллойд Джорджа, они надеялись на quid pro quo: поляки на помощь союзников, Советы на их пассивность. Каждая сторона отвергала предложения другой, и при отсутствии военного решения достигнуть какого либо результата было невозможно. Это была печальная история игры в проволчку. 1 августа польская делегация, назначенная Главным Командованием, возглавляемая генералом Листовским и доктором Врублевским, пересекла линию фронта и встретилась с советской делегацией в Барановичах. Поляки были уполномочены обсуждать условия прекращения огня; Советы же настаивали на обсуждении мирного договора. Уже через два дня польская делегация вернулась в Варшаву, чтобы получить дополнительные полномочия и новые указания. Советы требовали, чтобы Пилсудский лично одобрил дальнейшие переговоры, что было быстро выполнено. Но когда польское правительство попыталось передать свое согласие на дальнейшие переговоры, советская правительственная радиостанция не смогла или не захотела принять сообщение. Новые польская и советская делегации, руководимые соответственно Яном Домбским и К. Данишевским встретились только 17 августа. Поскольку это был день, когда решалась судьба Варшавы, ничего удивительного в том, что советские хозяева в Минске в ожидании исхода битвы закрыли своих гостей в их резиденции.[197]
Таким образом, дипломатия союзников ничего не достигла. С личной точки зрения Ллойд Джорджа, достижение было совершенно удовлетворительным. С точки же зрения интересов Антанты в целом, это была почти катастрофа. Интересам Антанты отвечали только два варианта - победа Польши, или окончание войны. Ллойд Джордж ничего не сделал, чтобы способствовать первому, и потерпел провал в достижении второго. Его неискренние усилия к достижению соглашения привели к отдалению от него почти всех друзей и соратников. Французы отдалились от него из-за его постоянной готовности верить обещаниям большевиков; поляки - из-за его нежелания дать им материальную поддержку. Он оскорбил Керзона, узурпировав его полномочия, Форин-офис, чьи советы игнорировал, и остальных членов союзнической миссии, на чей призыв о помощи Польше он ответил отказом. Он разочаровал консерваторов, желавших больше активных действий, оппозицию, которая хотела привлечь к делу Лигу Наций, и социалистов, которые вообще хотели
* * *
Летом 1920 года по всему миру прокатился лозунг “Руки прочь от России”. Этот призыв бросили друзья Советской России, чтобы помешать ее врагам в получении поддержки и снабжения. Впервые он был поднят в Манчестере в феврале 1919 года малоизвестным подразделением британских профсоюзов, провозгласивших себя комитетом “Руки прочь от России”. Лозунг набрал популярность только к маю 1920-го, когда докеры, сначала в Гамбурге, а затем и в Лондоне отказались прикасаться к грузам с вооружением, предназначенным для отправки в Польшу, и когда Исполнительный комитет Коминтерна адресовал этот призыв “пролетариям всех стран”.[198] Он используется в коммунистической историографии для демонстрации того, как люди всего мира, в противоположность своим правительствам, были целиком на стороне Советов.
Значение движения “Руки прочь от России” лучше всего оценивать по ее течению в Великобритании, где оно зародилось, и где произвело наиболее заметный эффект. Комитет ни в каком смысле не представлял ни британский народ, ни даже рабочий класс или профсоюзы. Только два его члена, Том Манн и Вилли Галлахер оставили след в истории британского социалистического движения. Это они начали кампанию, которая затем набрала популярность и позднее вышла из-под их контроля. 4 марта 1920 года они направили протест польскому консулу в Лондоне, опираясь на резолюцию публичного собрания в Кингсуэй-Холле. “Данный комитет, - утверждали они, - отражает точку зрения, принятую Конгрессом Профессиональных Союзов... Если польские империалисты будут продолжать нынешнюю политику, имя польского правительства будет смердеть для всех членов рабочего движения в Великобритании”.[199] Заявление доказало правоту, когда в апреле пришли известия о Киевской операции. Польское вторжение на Украину было осуждено всеми британскими профсоюзными отделениями без исключения. Особое значение здесь имел факт, что делегация лейбористской партии в Советской России стала свидетелем событий своими глазами. Первый практический результат состоялся 9 мая, когда корабль “Jolly George” был задержан в порту лондонскими докерами. Действия Польши были официально осуждены в резолюциях Конгресса Профсоюзов от 6 июня, и на съезде лейбористской партии в Скарборо 24 июня. События достигли пика в начале августа, когда Совет Действий, по-прежнему под лозунгом “Руки прочь от России”, стал готовиться к всеобщей забастовке против предполагаемых правительственных планов интервенции на стороне Польши. Однако к этому времени кампания, начатая как инструмент воинственной коммунистически настроенной группы, перешла под управление группы решительных, но вполне умеренных социалистов.
Деятельность Совета Действий, будучи одним из самых туманных событий британской истории имеет множество интерпретаций. Ленин, к примеру, считал его прообразом британского Совета, который после переходного периода двоевластия - параллельного правления вместе с британским правительством - организует Великий Октябрь в Великобритании. Однако организатор Совета Действий Эрнст Бевин не имел столь далеко идущих планов. Он не был ни ленинистом, ни коммунистом, ни даже марксистом. В составе руководимого им Совета был лишь один представитель первоначального комитета. Целью его было помешать Ллойд Джорджа вовлечь страну в ненужную войну. Его смущал факт, что его деятельность, направленная на защиту Москвы от капиталистических атак, пришлась на время, когда войска Москвы штурмовали Варшаву. Он был изумлен, когда на встрече с премьер-министром утром 10 августа выяснил, что тот полностью разделяет его мнение. Получасовая встреча разрешила вопрос окончательно:
Премьер-министр: Означает ли это, что … если независимость Польши действительно окажется под угрозой, если Польша будет захвачена, а большевистская Россия сделает с ней то, что сделали ее царские предшественники полтора века назад, мы не сможем послать туда и пары обуви, или профсоюзы объявят забастовку? Вот что я хочу знать.
Эрнст Бевин: Наш ответ состоит в том, что это допущение не является верным, что независимость Польши не находится под угрозой… Профсоюзы обсудят этот вопрос, если он встанет.
Премьер-министр: Очень хорошо, это все, что я хотел знать.
Эрнст Бевин: Но предположим, что польский народ сам примет Конституцию, которая не понравится Союзным Державам?
Премьер-министр: Меня не волнует их конституция. Если они захотят иметь у себя микадо, это их дело.
Эрнст Бевин: Это все, что мы хотели знать.[200]
Бевин ушел с Даунинг-стрит совершенно потрясенный. С тех пор о его «Совете Действия» больше не было слышно.
Ллойд Джордж разобрался в мотивах Совета Действия, лучше, чем сами его члены. Он расценил их как проявление ложных страхов. Как напоминал ему Хэнки: “Профсоюзное движение “Совет Действий” это неприятное явление, но поскольку его цель более или менее совпадает с правительственным курсом… никто лучше Вас не сможет воспользоваться им с выгодой”.[201] И он воспользовался этим по максимуму. Сразу после встречи с Бевином он отправился в Палату Общин на дебаты по Польше. Он обвинял всех и каждого, сделавшего какое-либо положительное высказывание относительно польско-советской войны, огульно назвав их всех “маньяками, стремящимися к расширению конфликта, … фанатиками, пляшущими под аккомпанемент разбиваемой мебели”[202]. Он намекнул, что незачем делать выбор между Черчилем с его инервенционистами и Бевином с Советом Действия. “Ленин - аристократ, - иронично заметил он, - а Троцкий - журналист. Фактически мой уважаемый коллега, военный министр, является воплощением их обоих”.[203] Это был его типичный прием. Скидывая в одну корзину Черчилля и большевиков, он дискредитировал и правых и левых одним ударом. Он оставался командиром в центре поля боя, несомненным хозяином Палаты. Через несколько дней он высказался в заключение этого вопроса: “Социалистическая партия, - имея в виду Бевина, - весьма полезна, когда необходимо умерить амбиции буржуазии”.[204]