Белый отель

Томас Джон

– По сравнению с этим там просто рай, Коля, – сказала она.– Увидишь сам. Там мы будем счастливы.

Но Коля был полон сомнений. Он был очень расстроен из-за того, что двое его лучших друзей, Шура и Бобик, не были евреями и не могли поехать с ними. И еще, она знала, его беспокоило то, что отец не сможет их отыскать.

– Не переживай, – сказала она, – он найдет нас. Будут списки всех, кто эмигрировал. Когда он вернется в Киев, он сможет точно выяснить, где мы, и сразу же приедет.

Она старалась, чтобы ее голос и выражение лица были убедительными, и кратким жестом коснулась распятия у себя на груди. Ни разу не было подходящего момента, чтобы сказать ему, что отец никогда не вернется. Ладно, она скажет об этом, когда они поселятся в каком-нибудь безопасном месте, подальше отсюда, где смогут начать новую жизнь.

Когда они покончили с едой,

она вымыла тарелки остававшейся водой, вытерла и поставила их стопкой в потрепанный чемодан. Хотя их вещи были большей частью проданы или заложены, чтобы было на что жить, в чемодан еще немало чего предстояло втиснуть. Коле пришлось сесть на него, чтобы она смогла защелкнуть замки. Потом она обвязала его веревкой, чтобы не распахнулся по дороге. К счастью, этот чемодан мог выдержать немало испытаний. В свое время, когда она купила его на те деньги, что дал ей отец в день семнадцатилетия, он стоил недешево. В ее памяти ожил день отъезда из Одессы, с которого прошло больше тридцати лет, и она ощутила то же подташнивание. Грудь казалась пустой и в то же время словно налитой свинцом.

Кроме чемодана, у них был перевязанный бечевкой бумажный пакет, в котором находилась бутылка воды и немного луку и картошки. Коля где-то стянул все это несколько дней назад, поддавшись воровскому побуждению. Ей становилось дурно от страха при мысли о том, какому риску он подвергался, но все же она решила сохранить эту еду. Доказать, что овощи украдены, было бы нелегко, к тому же попытка вернуть их обратно могла оказаться почти настолько же опасной. Она поручила пакет Коле, наказав ему держать его хорошенько и не ронять.

Они надели пальто и растерянно посмотрели друг на друга. Она знала, что не должна показывать боязни.

– Что ж, попрощайся с тараканами! – пошутила она. Коля, казалось, вот-вот заплачет, и, глядя на него, она поняла, что он по-прежнему остается ребенком, несмотря на все свои взрослые замашки. Обняв его, она сказала, что все будет хорошо и что она рада тому, что у нее есть он: есть кому о ней позаботиться.

Свалив свой багаж в крохотной прихожей, они поднялись этажом выше посмотреть, готовы ли Щаденко. Но Люба и ее дети все еще носились в полной неразберихе. С тремя детьми и свекровью – старухой, которой требовались уход и поддержка при ходьбе, – Люба выглядела усталой уже теперь, когда этот долгий день даже не начинался. По полу была разбросана одежда, а сама она сражалась со своей младшей дочерью, Надей, пытаясь ее одеть. Павел и Ольга, как всегда, ничем ей не помогали, старуха причитала в углу, а Надя ревела, потому что только сейчас поняла, что им придется оставить свою кошку, в бытность котенком по ошибке названную Васькой. Мать пыталась уверить ее, что кошке будет хорошо, она сможет досыта питаться объедками на задних дворах, но Надя оставалась безутешной.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросила Лиза. Люба в ответ покачала головой и сказала, что им лучше идти и попытаться занять свободное купе, она со своим выводком присоединится к ним позже. Как она доставит на станцию свекровь, она и сама не знала, но как-нибудь да справятся, всегда ведь справлялись.

Взгляд Лизы упал на сапожные инструменты, уложенные в деревянный ящик. Она вопросительно посмотрела на Любу, а та покраснела и опустила глаза. Лиза знала, что говорить что-либо бесполезно, она возьмет с собой инструменты мужа, хотя можно было поставить миллион против одного, что никогда Ване не удастся отыскать свою семью, даже если его когда-нибудь освободят. В то же время Лиза ощутила вину – ведь у нее почти ничего не осталось из вещей Виктора. Все было распродано, чтобы добыть пропитание. Но с другой стороны, все посылки и письма ей вернули, а это почти наверняка означало, что Виктор умер, в то время как муж ее подруги, насколько известно, еще оставался в живых. Он был арестован и осужден из-за того, что пожаловался заказчику – дескать, с каким дрянным материалом ему приходится работать.

Из других квартир, выходивших на задний двор, тоже доносились признаки жизни.

– Вам лучше идти, – сказала Люба.– Если повезет, народу будет еще немного.

Коля нетерпеливо пятился к двери, но Лиза мешкала в нерешительности. Хотя это и казалось наилучшим решением – выйти пораньше и занять места. Две седые женщины обнялись, и Люба прослезилась. Она была очень впечатлительна. Пока она вытирала глаза, Коля вынул из кармана старую колоду карт и показал ее Павлу – не забыл, мол. Потом мама вслед за ним спустилась по лестнице, они

взяли чемодан и пакет и вышли на дорожку, выводившую на улицу. Уже рассвело, но было все еще сумрачно.

Оказавшись на улице, они были ошеломлены. Весь Подол пришел в движение. Они рассчитывали на безмятежную прогулку, но вместо этого пришлось проталкиваться вперед в огромной, медленно перемещавшейся толпе, запрудившей всю улицу. Это было похоже на ту толчею, в которую Лиза как-то раз попала возле стадиона. Но та толпа состояла главным образом из мужчин, и шли они налегке. Здесь же народ, медленно влачившийся вверх по Глубочице, на собственных спинах тащил свои дома: старые фанерные чемоданы, плетеные корзины, плотницкие ящики... И поскольку здоровые мужчины в большинстве своем были в армии, которая отступила, эта толпа состояла из инвалидов, калек, женщин и плачущих детей. Старые и немощные поднялись с кроватей и побрели. У некоторых старух на шеях, как огромные ожерелья, висели связки лука. Впереди Лизы и ее сына здоровенный парень нес на закорках древнюю старуху. Другие семьи – очевидно, вскладчину – наняли лошадей и телеги, чтобы перевезти своих стариков и скарб. На Подоле обитали только беднейшие из бедняков, но и у них вещей было больше, чем можно с собой унести. Толпа впереди была такой густой, что Лиза поняла – им очень повезет, если они найдут места для себя; о том, чтобы занять купе для Любы и ее детей, не могло быть и речи.

Чемодан был очень тяжелым – он оказался непосильным для Коли, когда он вежливо предложил ей на время поменяться ношами, – и она поначалу была рада, что порой случались долгие остановки, когда толпу впереди, казалось, намертво заклинивало. Можно было поставить чемодан на землю. Он был настолько лучше всех чемоданов вокруг, что она стала его стыдиться. Затем, во время одного из невольных привалов, случилось нечто ужасное: из какого-то двора вынырнула старуха в грязном платке, схватила чемодан и бросилась с ним обратно во двор. Крича на нее, Лиза и Коля протолкались к воротам, но из-за стены вышли двое крепких мужиков и преградили им путь. За спиной у них был целый штабель разного добра. Лиза умоляла, плакала, но те были непоколебимы. Толпа медленно продвигалась дальше, люди отводили глаза. Поблизости не было ни полиции, ни солдат, к которым Лиза могла бы обратиться за помощью. Она отвернулась от ворот, по лицу ее текли слезы. Коля робко вложил свою руку в ее, и толпа повлекла их за собой. Она перестала плакать и вытерла глаза, но при мысли о навсегда утраченных сокровищах – одежде, письмах, фотоальбоме, гравюре Леонида Пастернака и других драгоценностях, так любовно упакованных накануне вечером, – ее охватывало чувство безысходности.

К окнам домов прижимались лица, следившие за густой толпой переселенцев. Кое-кто жалел их, но другие смеялись и издевались. Теперь в воротах в свободных позах стояли солдаты, пристально глядя на проходивших мимо. От одной из их групп донесся возглас, адресованный молодой женщине, шедшей впереди Коли: «Komm waschen! 47 » Они указывали на двор позади себя, как бы говоря: «Его надо почистить». Девушка повернула голову в их сторону, скользнув взглядом по Лизе, но ничем не выдав того, что ее знает. Лиза же узнала ее сразу: это была дочь ведущего виолончелиста в Киевской опере. Она назвала ее по имени – Соня, – и девушка снова оглянулась на пожилую женщину, напрягая память. Наконец она ее вспомнила, хотя та сильно изменилась. Лиза боялась, что она отвергнет ее обращение, но не стала бы ее за это порицать. Было совершенно ясно, что для того, чтобы спасти свою семью, Виктор пожертвовал свободой и даже жизнью нескольких музыкантов из Оперы – в том числе отца этой девушки. Но Соня, казалось, была рада встретить знакомую, хоть и дальнюю, – она приостановилась, чтобы они пробрались к ней поближе.

47

* Иди помой! (нем.)

Она спросила у Лизы, не знает ли та, в котором часу отправляется поезд. В ее голосе чувствовалось опасение опоздать. Они опять почти остановились, и молодая женщина приподнималась на носки своих туфель с высокими каблуками, пытаясь взглянуть поверх толпы. Ничего не было видно, кроме серой массы голов и повозок со скарбом. Она нетерпеливо вздохнула. Чемодан ее был тяжел, и она устала.

– Вы правильно сделали, что пошли налегке, – сказала она, кивая на Колин пакет.

Лиза поделилась с ней скорбью по украденному чемодану. У них ничего не оставалось.