Белый павлин. Терзание плоти
Шрифт:
— Пятьдесят один, — сказала мама. — Пошли… пошли.
Мы поспешили сквозь людскую толпу к церкви, и вскоре очутились возле сада, где последние красные часовые выглядывали из-за верхушек остролиста. Сад представлял собой нагромождение беспорядочно посаженных вялых розовых хризантем и жалких майских кустов, среди которых тянулись вверх призрачные стволы остролиста. Сад примыкал к приземистому темному дому, который, казалось, сжался, съежился, скрытый зарослями тиса. Мы подошли к нему поближе. Шторы были опущены, но все равно можно было видеть, что в
— Это Тисовый Дом? [2] — спросила мама подошедшего к нам любопытного паренька.
— Это — дом миссис Мей, — ответил мальчик.
— Она одна живет? — спросил я.
— С французом Карлином. Но он умер… и она зажгла свечи там, где лежит покойник.
Мы постучали в дверь.
— Вы пришли насчет него? — хрипло прошептала согбенная старая женщина, глядя на нас своими очень голубыми глазами и беспрестанно кивая трясущейся головой в бархатном чепце на одну из комнат.
2
В Англии многие дома имеют названия.
— Да, — сказала мама, — мы получили письмо.
— Ах, бедняга… он нас покинул, миссис, — и старая леди тряхнула головой.
Затем она посмотрела на нас с любопытством, наклонилась вперед, положила свою сухую, старую, покрытую синими венами руку на мамин локоть и шепнула доверительно:
— Свечи уже дважды прогорели. Он был отличным парнем, просто замечательным!
— Мне нужно зайти и уладить кое-какие дела… я его ближайшая родственница, — сказала мама дрожащим голосом.
— Да… я должно быть вздремнула, потому что когда очнулась, было уже совершенно темно. Миссис, я больше не сижу с ним и многие свои дела даже отложила ради него. Да, он ведь страдал, он так мучился, миссис… да, миссис! — Она подняла свои древние руки и посмотрела на маму своими ясными голубыми глазами.
— Вы не знаете, где он хранил свои бумаги? — спросила мама.
— Да, я спросила отца Бернса об этом; он сказал, что нам нужно молиться за него. Я купила свечи на собственные деньги. Он был хорошим парнем, очень хорошим! — И она опять скорбно тряхнула седой головой. Мама шагнула вперед.
— Хотите его видеть? — спросила старая женщина испуганно.
— Да, — ответила мама, выразительно кивнув. Она уже поняла, что старуха просто-напросто глуха.
Мы прошли вслед за женщиной на кухню, затем в длинную низкую комнату, темную, с опущенными шторами.
— Садитесь, — пригласила старая леди все тем же тихим голосом, как будто говорила сама с собой. — Вы случайно не его сестра?
— О… жена его брата! — высказала догадку старая леди.
Мы покачали головами.
— Кузина? — снова попыталась догадаться она и посмотрела на нас внимательно. Я утвердительно кивнул.
— Посидите тут минутку, — сказала она и вышла. Она толкнула дверь и, выходя, задела кресло. Вернувшись, она принесла бутылку и пару стаканов и уселась,
— Он ее только начал… выпейте немного для поднятия духа… давайте, — сказала она, подвигая бутылку к маме, и заспешила из комнаты, вернувшись уже с чайником и сахаром. Мы стали отказываться.
— Ему больше не понадобится, бедняге… А это — хорошая выпивка, миссис, он всегда употреблял хорошие напитки. Ах, за последние три дня он не выпил ни капли, представляете, ни капли. Ну, давайте, раз осталось, давайте.
Мы опять отказались.
— Он там, — прошептала она, указывая на закрытую дверь в темном углу мрачной кухни.
Войдя туда, я споткнулся о маленький порожек и тут же налетел на столик, где стоял высокий бронзовый подсвечник. Он с грохотом упал на пол.
— Ах!.. Ах!.. О Господи! Боже мой! Боже мой! — запричитала старая женщина. Вся дрожа, она обошла вокруг кровати и снова зажгла очень большую свечу. Свет упал на ее старое, морщинистое лицо и осветил большую темную кровать из красного дерева, капли воска упали на пол. В мерцающем свете свечей мы могли видеть очертания человеческого тела под покрывалом. Она приоткрыла покрывало и снова начала причитать. У меня сильно забилось сердце. Я был потрясен. Я не хотел смотреть на лицо покойного, но должен был это сделать.
На кровати лежал тот самый мужчина, который повстречался мне в лесу, только теперь его лицо было безжизненным. Я ощутил в душе сильную горечь, чувство ужаса и страха переполняло меня, я снова был очень маленьким и очень одиноким в огромном пустынном мире. Точь-в-точь крохотная песчинка, которая бессознательно несется куда-то в темноте. Потом я почувствовал, как мама положила мне руку на плечо и горько воскликнула:
— Ох, сынок, сынок!
Я вздрогнул и пришел в себя. На мамином лице не было слез. Оно выражало лишь великую скорбь.
— Ничего, мама… Ничего, — утешил я.
Она встала и закрыла лицо руками. Потом подошла к старой леди и взяла ее за руку, видно, хотела, чтобы та успокоилась и прекратила свои причитания. Женщина вытерла со щек старческие слезы и аккуратно убрала свои седые волосы под бархатный чепец.
— А где его вещи? — спросила мама.
— А? — переспросила старая леди, подставив ухо.
— Здесь все его вещи? — повторила свой вопрос мама громким голосом.
— Здесь. — Женщина обвела рукой комнату.
Обстановка состояла из большой кровати красного дерева (ковров на стенах не было), письменного стола, дубового шкафа, двух-трех стульев, тоже красного дерева.
— Я не могла поднять его наверх: здесь он пробыл всего около трех недель.
— А где ключ от письменного стола? — прокричала мама громко прямо на ухо женщине.
— Да, — ответила та. — Это — его письменный стол. — Она посмотрела на нас с каким-то сомнением, с боязнью, что она не понимает нас. Это было ужасно.
— Ключ! — крикнул я. — Где ключ?