Белый шаман

Шундик Николай Елисеевич

Раскурив трубку, Пойгин присел на нарту, угрюмо задумался. Кажется, никогда еще не было у него на душе так плохо. Что он скажет, когда вернется в стойбище Эттыкая? Как будет вести себя с главными людьми тундры? Как он посмотрит в глаза Кайти после того, что произошло у него с Мэмэль? Зачем он пошел в ярангу Ятчоля? Лучше бы переночевал с собаками или уж в деревянном жилище Рыжебородого.

6

Пойгин сидел в безнадежном оцепенении. Скулила

одна из собак, зализывая ранку на левой передней лапе. Пойгин присел на корточки перед собакой, оглядел рану, подул на нее; потом достал из походного нерпичьего мешка меховой чулочек, осторожно надел на лапу. Собака благодарно завиляла хвостом, улеглась в снежной лунке, свернувшись в комочек. Пойгин опять присел на нарту.

Услышав позади себя скрип снега от шагов человека, нехотя оглянулся: к нарте шел Рыжебородый.

— Выходит, ты заночевал у Ятчоля? — спросил Рыжебородый, внимательно вглядываясь в лицо Пойгина. — Я ждал тебя.

Пойгин промолчал, стараясь не встречаться со взглядом Рыжебородого.

— У тебя плохое настроение, — продолжал Рыжебородый, усаживаясь на нарту. — И я постарался бы этого не замечать, если бы не надеялся, что смогу тебе помочь. Я вижу, ты собираешься в обратный путь.

— Надо ехать, — скупо отозвался Пойгин.

— Путь твой, насколько я помню по твоему рассказу, в три перегона собачьей упряжки, с двумя ночевками в тундре. К тому же может случиться пурга. — Рыжебородый заглянул в нерпичью сумку, где находились остатки мерзлого оленьего мяса для собак. — Пищи для упряжки у тебя на одну кормежку, не больше.

— Да, не больше.

— Сейчас принесут нерпичьего мяса для собак на десять кормежек. Будет и для тебя в дорогу на десять дней чая, мяса, галет, сахару, табаку.

— У меня нет ничего, что я мог бы дать взамен.

— Может так случиться, что ты будешь провожать и меня в дальний путь. И ничего у меня не окажется взамен, кроме сердечной благодарности.

— Что ж, люди так и должны жить.

— Именно так, — согласился Рыжебородый. — Теперь пойдем ко мне пить чай. Омрыкай со своими друзьями снарядит твою нарту в дальний путь, он умеет это делать. Мы таким образом часто провожаем своих гостей, это наш обычай.

— Хороший обычай, — по-прежнему сдержанно ответил Пойгин, хотя на душе у него стало теплее.

Пил чай Пойгин с Рыжебородым в том же деревянном жилище, в которое он впервые вошел не далее вчерашнего дня. За столом они на этот раз сидели вдвоем. Когда Пойгин выпил третью чашку чая — почувствовал, что в голове стало светлее. Рыжебородый молча наблюдал за ним. Заметив, что Пойгин слабо улыбнулся, сказал:

— Бражку Ятчоля ты пил зря.

— Откуда знаешь, что я пил бражку?

— Я это увидел по твоему лицу. Не было бы для меня ничего печальнее, если бы ты стал таким же, как Ятчоль.

— Нет, я не хочу

быть таким, как Ятчоль! — протестующе воскликнул Пойгин.

— У тебя есть друзья там, куда ты едешь? — думая о чем-то своем, спросил Рыжебородый.

— У меня есть жена Кайти. Ее и только ее очень хочу поскорее увидеть.

— Понимаю. А кроме жены?

— Есть там еще Гатле. С детства ему было предопределено быть женщиной, хотя он родился мужчиной. Плохо живет Гатле. Его почти никогда не пускают в полог. Лишь я да Кайти пытаемся тайно накормить и согреть его.

Рыжебородый грустно качал головой, разглядывая лицо Пойгина с выражением горького сочувствия.

— Враги у тебя там есть?

— Не знаю. Главные люди тундры хотели бы, чтобы я стал их другом.

Пойгину показалось, что у Рыжебородого есть к нему еще какой-то вопрос, но высказать его он не решался. «Ну ясно же, он человек, имеющий ум, и ему надо понять, зачем я нужен главным людям тундры».

— Ты хочешь знать, почему те, кто ушел в горы, хотят, чтобы я был с ними?

— Я рад, что ты угадал мои мысли.

— Всего я тебе пока не скажу, — после долгого молчания ответил Пойгин. — И когда приеду туда, им тоже не все расскажу о тебе.

— Почему?

— Не все в тебе понимаю. И все-таки, думается мне, ты совсем не такой, каким представляют тебя главные люди тундры.

— Каким они меня представляют?

— Человеком, вселяющим безумие в наших детей. Но я, кажется, догадался, что дети здесь стали не безумными… Тут что-то другое.

— Что именно?

— Пока не знаю. Мне надо понять, таит ли в себе злое начало тайна немоговорящих вестей… Черный шаман Вапыскат говорит, что в этом может быть только самое страшное зло.

— Вапыскат? Почему его так назвали?

— Потому что он весь в болячках. Кто-то наслал на него порчу. — Пойгин показал пальцем на бороду собеседника. — Не хотел говорить тебе, но, пожалуй, скажу. Вапыскат велел мне привезти хотя бы несколько волосков из твоей бороды.

— Зачем? Пойгин замялся.

— Ну, ну, говори. Я умру, если не узнаю, зачем понадобились волосы из моей бороды черному шаману, — пошутил Рыжебородый.

Пойгина озадачило столь легкомысленное отношение Рыжебородого к тому, что ему было сказано о намерениях черного шамана.

— Ты зря смеешься, — понизив голос, сказал Пойгин с таинственным видом человека, знающего всю степень опасности, нависшей над его собеседником. — Если Вапыскат заполучит хоть кусочек твоего ногтя, он нашлет на тебя порчу, и все твое тело покроется язвами.

Пойгин ждал следов невольного страха на лице Рыжебородого, но тот вдруг откровенно расхохотался.

— Ты на меня не обижайся, — попросил он, унимая хохот. — Я над черным шаманом смеюсь. Я готов отстричь клок своей бороды и передать ему.