Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
– Ко мне нельзя! А уроки мне не нужны!
– Ну, раз уж я пришёл… сказал Панама. А сам пальто снимает.
– А чего ты раздеваешься?
– Неудобно в пальто в комнату.
– Я тебя в комнату и не зову.
– А здесь темно!
– Панама уже проходил в комнату.
Там был беспорядок. Вещи раскиданы, постель не прибрана.
– Ты чего, - спросил Панама, - лежишь, что ли?
– Не твоё дело. Давай уроки и сматывайся.
– А ты умеешь класть гордость в карман?
– Что?
–
– Чего я там не видела…
– А можно в мороженицу сходить. У меня рубль есть!
– Что ты ко мне пристал, что тебе нужно?
“Ну-ко, попробуем тебя с ходу взять, как препятствие с шамбарьером”, - подумал Панама. Он часто теперь ловил себя на том, что в трудных положениях начинал думать так, словно он ехал на норовистой лошади.
– А то, - сказал Панама, - что ты слюнтяйка: подумаешь, соревнования проиграла! Вон Борис Степанович чуть ногу не потерял, а ничего, улыбается…- И тут же он понял, что так у него ничего не получится. “Закидка!
– сказал он про себя.
– Не с той ноги начал. Нет, тут нужно как-то по другому. Ну-ко, начнём всё сначала”.
– Ну и хорошо, хоть бы он совсем себе шею свернул!
– Эх, ты, а он-то тебя расхваливал! Говорит, какая она хорошая девчонка, волевая, целеустремлённая и красивая…
– Так и сказал?
– Так и сказал. И зря ты тогда убежала, мы ещё долго сидели. Борис Степаныч фотографии показывал, он во многих фильмах дублёром работал.
Юлька внимательно слушала.
– А ещё он говорил, что с тебя пример брать нужно, как ты умеешь планировать день… - несло Панаму.
– Только ведь это всё неправда.
– Это почему же?
– Никакая ты не волевая, вон маленькая неприятность, и всё…
– Хорошенькая маленькая… Весь мир видел, как я падала. “Фомина! Советский Союз!” А я ляп об лёд, ляп второй раз, и в третий… Как я теперь на улицу-то выйду!
– Знаешь, а давай всей компанией пойдём. Машу позовём, Столбова. В куче-то тебя и не видно будет. А дома нельзя сидеть - нужно прогуляться…
– А ребята пойдут?
– Да они хоть куда пойдут!
– Ну ладно, - сказала Юлька, - ты посиди здесь, я переоденусь.
Панама мысленно подпрыгнул. “А всё-таки она не такая уж плохая девчонка. Но Маша лучше, Маша умнее да и, пожалуй, красивее…”
И Панама вдруг поймал себя на том, что и Маша, и Юлька, и Столбов кажутся ему теперь совсем другими, будто смотрит он на них из седла. “Что это?
– подумал он. Я повзрослел?”
Глава двадцать вторая
БОЛЬШИЕ СОСТЯЗАНИЯ
–
– Конюх протянул Игорю скребницу, всю набитую конской шерстью.
– Весна, брат! Весна! Зимняя шерсть сходит.
Весна грохотала льдом в водосточных трубах, рассыпалась воробьиным чириканьем по садам и скверам и, наконец, зазеленела первой травой на газонах.
Пономарёв разрывался между школой и манежем. И в школе и в манеже заканчивался учебный год. Игорь подрос, у него начал ломаться голос. Денис Платонович уже больше не зовёт его “мальчик”, а всё больше “Игорь” или “Пономарёв”.
– Завтра у нас большие состязания, так вы уж, Игорь, придите пораньше, поможете мне одеться.
– Есть, - отвечает Игорь.
Помочь мастеру одеться перед соревнованием - это старая традиция, такой чести удостаиваются только самые лучшие ученики. Игорь горд и счастлив, когда на следующий день он, только что пришедший от парикмахера, стоит в тренерской, держа вешалку с одеждой Дениса Платоновича.
Старик чисто выбрит, напудрен и завит. Он долго расчёсывает усы перед зеркалом.
– Брюки, - говорит он, не оборачиваясь, и влезает в белые узкие штаны.
– Сапоги… О…о…о… - начинает он кряхтеть, натягивая высокие, тонкой кожи сапоги.
– Чёртов сапожник, совершил такие немыслимые голенища, это ж какие-то перчатки, а не сапоги…
Наконец и сапоги, сияющие чёрным лаком, на месте. Тренер прохаживается, постукивая высокими каблуками.
– Сюртук!
Тёмно-синий, мягкого сукна сюртук с бархатным воротником и бархатными манжетами ловко лёг на плечи. На Игоре такой же костюм, только сюртук ярко-алый.
– Ну что ж, пора!
– поправляя кружевной манжет рубашки, говорит тренер.
И вот они выезжают на ярко-зелёное поле ипподрома, где пестрят полосатыми боками препятствия. Громит оркестр, шумят трибуны, и кони нервно переступают точёными ногами.
Соревнования шли своим чередом. Наверху, в главной ложе, судья следил за участниками, и на лицо у него было такое выражение, точно он съел что-то кислое.
– Это что, все так кататься будут?
– спросил он скучным голосом, глядя, как очередной всадник не может послать лошадь на препятствие.
– Они ездят лучше, я не знаю, что с ними такое сегодня. Волнение сказывается… - заступилась за своих женщина-тренер.
– Вот я и говорю: катаются. Им бы по дорожкам в садике кататься…
Помощник председателя, маленький старичок во фраке, снял пенсне и, протирая его, произнёс:
– Такое впечатление, что некоторые юноши с трудом различают, где у животного голова, а где хвост… От всего этого хочется лечь и тихо умереть. Сидят как собаки на заборе.
– Барьеры высоковаты, - вставил журналист, который тоже сидел в судейской ложе.