Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры
Шрифт:
Во многих районах страны начались стачки, перераставшие в стихийные восстания. В конце 1842 г. движение пошло на убыль. Правительству удалось справиться с революционными выступлениями чартистов, чему способствовал раскол в их рядах. Боевое крыло продолжало активно действовать, развернулась подготовка к вооруженной борьбе. Парламенту была представлена третья петиция, но и на нее правящие круги ответили высокомерным отказом. Многих лидеров чартизма арестовали, местные выступления подавлялись силой. Чартизм, составивший революционную эпоху в английском рабочем движении, после 1848 г. вступил в период заката. Однако тенденции чартизма еще долго в том или ином виде проявлялись в английской жизни, оказывали
Поводом для выступления масс в Лондоне 24 июня 1855 г. послужило принятие двух законов: «пивного билля», запретившего открывать по воскресеньям какие-либо общественные увеселительные заведения кроме как от 6 до 10 часов вечера, и билля о запрещении воскресной торговли. Это были меры принуждения в отношении трудового народа. Законы были выгодны союзу «развратной, разлагающейся, жаждущей наслаждений аристократии с церковью». Союз основывался на «грязных расчетах на прибыль пивных магнатов и крупных торговцев-монополистов». Поскольку рабочие в Англии получали заработную плату вечером в субботу, то новый билль был направлен только против них. Первый билль лишал трудовых людей возможности провести выходной день в пабе, т. е. в пивной, за кружкой пива, отвлечься от житейских тягот. Отсюда и популярность пабов — этих клубов простых людей Англии.
Эти антирабочие законы вызвали такую массовую демонстрацию в Гайд-парке, какой Лондон не видел со дня смерти Георга IV. В Гайд-парке собралось около 200 тыс. человек. Чартисты Блай и Финлен выступили перед собравшимися. Финлен говорил: «Шесть дней в неделю нас угнетают, а парламент хочет отнять у нас крупицу свободы и в седьмой день». Это был справедливый протест народа против мер административного регулирования, которые обоснованно были восприняты как произвол и насилие, как оскорбление человеческого достоинства.
У английской знати существует свой обычай совершать прогулки в карете или верхом в Гайд-парке по дорожке, называемой Роттенроу. На этот раз столкнулись два потока; трудящиеся препятствовали прогулке, оскорбляли проезжавших, улюлюкали им вслед. Появление больших отрядов полицейских только ухудшило дело. Высокомерные лорды и леди были вынуждены выйти из экипажей и пройтись пешком. В то время как на лицах рабочих можно было прочесть выражение гнева, на лицах буржуа играла блаженная самодовольная улыбка.
Под конец возбуждение демонстрантов дошло до апогея. Присутствовавшие начали размахивать палками, угрожая каретам, и нескончаемый гул слился в единый возглас: «Негодяи!» Энергичные чартисты в течение этих трех часов обходили массы, раздавая листовки, на которых крупными буквами было начертано:
«РЕОРГАНИЗАЦИЯ ЧАРТИЗМА! Большое публичное собрание состоится в ближайший вторник, 26 июня, в помещении литературного и научного института… Собрание созывается для избрания депутатов на конференцию по реорганизации чартизма в столице». Так описал эту демонстрацию от начала до конца подробнейшим образом на следующий день живший в то время в Лондоне К. Маркс. Это свидетельство очевидца, глубоко понимавшего обстановку и живо рисующего происшедшее.
В конце концов движение чартистов сошло на нет. На смену ему пришли другие формы борьбы. Английский историк Д. Томсон замечает на этот счет: «В период чартизма угроза насилия, а временами и само насилие часто имели место. Но правящие круги проявили огромный такт, ловкость и искусство государственного управления большие, чем во многих европейских странах, с тем чтобы избежать революции». И он прав. Рабочий класс Англии годами страстно боролся, прибегая даже к насилию, за «Народную хартию». Он потерпел поражение, но борьба произвела такое впечатление на победившую буржуазию, что
Английские правящие круги приобрели на протяжении многих десятилетий огромный опыт и умение управлять своими трудящимися. Они использовали в этих целях и чередующиеся раз в десятилетие периоды экономического оживления, и годы экономических кризисов, и узаконенные в 1824 г. тред-юнионы, многие лидеры которых склонны были решать споры с предпринимателями компромиссами, а не революционными мерами, и, наконец, развернувшуюся в XIX в. массовую эмиграцию в Америку, Австралию, в другие районы, уводившую за пределы страны сотни тысяч безработных и по-боевому настроенных рабочих. Государство проводило, пусть с некоторым запозданием и под давлением, социальные реформы, содействовавшие сохранению социального мира. Справедливость выдвигавшихся в свое время чартистами шести основных требований история подтвердила тем, что правящие круги страны постепенно, к 1918 г., были вынуждены в законодательном порядке принять пять из них. Исключение составило лишь требование ежегодного избрания парламента. Но как показывает опыт, и другие страны не пошли по пути создания таких краткосрочных парламентов.
Чартизм вызвал появление в середине столетия — и в этом одна из его заслуг перед английской историей — широкого потока социальной литературы. Сразу же после выхода в свет «Конингсби» Дизраэли начал писать роман «Сибил». Он возник как продолжение замысла первого романа, в котором автору не удалось в полной мере реализовать свой план, т. е. дать и современное социальное положение страны. Опять Дизраэли работал очень быстро, но это была работа на пределе сил и возможностей. 1 мая 1845 г. Бенджамин пишет сестре: «Вчера закончил „Сибил“. Я думал, что никогда не закончу его… У меня никогда не было таких трудных четырех месяцев и, хочу надеяться, никогда больше не будет. Пришлось действовать в палате общин, что само по себе является полной нагрузкой для человека, и одновременно написать 600 страниц. Временами я боялся, что моя голова не выдержит».
«Сибил» вышла в свет в мае 1845 г., ровно через год после появления «Конингсби». Новый роман был посвящен жене. Посвящение было высокопарным и вычурным, но оно говорило о многом. Совместная жизнь открыла в Мэри Энн ряд таких качеств, которые побудили Бенджамина относиться к ней не только с большой симпатией, но и с уважением. Он, не смущаясь, пишет для всего белого света, что она «отличная жена» и что «ее вкус и суждения водили его пером» при написании романа, «самым строгим критиком» которого она была.
И это была искренняя дань признательности Мэри Энн. Когда он работал, жена никогда не появлялась в кабинете без приглашения. Творческая работа требует полной концентрации интеллекта и не терпит, чтобы чье-нибудь неожиданное вторжение прерывало с трудом найденную мысль. Мысль — такая капризная вещь, что очень часто, если ее не вовремя прервать, исчезает навсегда и бесследно. Поэтому, когда Дизраэли работал над этими двумя романами (а также и в дальнейшем) и хотел что-то сказать жене, он писал ей записочки на клочке бумаги. Многие из них сохранились и говорят о том, что он делился с женой успехами в написании того или иного куска, спрашивал о ее самочувствии, договаривался пойти прогуляться, просил стакан вина или разрешения выкурить сигару. Часто он просил ее подняться к нему наверх, чтобы обсудить тот или иной вопрос, возникший в процессе письма. Это подтверждает, что замечание в посвящении о ее «вкусе и здравом смысле» не было простой данью вежливости. Примерно так строились семейные отношения у Уинстона Черчилля, который тоже был и государственным деятелем, и литератором.