Бенедиктинское аббатство
Шрифт:
— Скажи мне, — спросил я его однажды, — каким образом Вальдек вернулся сюда и в таком бедственном состоянии.
— Очень просто. Сам он признался мне, надеясь, вероятно, тронуть меня рассказом о своих несчастиях. Когда жизнь здесь стала для него невыносимой, он отправился в чужие страны, получая богатые пособия от добрейшей Матильды, которой он так преданно служил; но, когда моя милая мачеха вступила в монастырь, источник этот иссяк, и он не знал, по какой причине. Игрок и развратник, он промотал все, что имел; тогда, собрав всякие остатки, пришел сюда потребовать от графини награду за измену. Но все уже изменилось,
Прошло несколько недель, когда однажды вечером, когда я работал в подземелье, вошел Бенедиктус и сделал мне знак выйти за ним в коридор. Там только я увидел, что он казался утомленным и что ряса его была разорвана в нескольких местах.
— Что с тобой? Что случилось? — спрашивал я в тревоге.
— Ничего особенного, — ответил он. — Только я попрошу у тебя услуги. Я насытился местью, и враг мой стесняет меня; я не хочу более спускаться к нему, помоги мне покончить с ним. Я обрекаю его на смерть, достойную его происхождения; но один не могу исполнить свой план; когда я связывал его, он, как видишь, разорвал мне рясу и пытался задушить меня.
— Можешь рассчитывать на меня; я готов помочь тебе. Сегодня?
— Нет, в одну из ближайших ночей. Я скажу тебе.
И в одну ночь, когда, за исключением нескольких Братьев Мстителей, склонившихся над работой, весь монастырь спал крепким сном, мы с Бенедиктусом спустились в подземную темницу Вальдека, страшное место, недостаточно высокое, чтобы стоять на ногах, недостаточно длинное, чтобы лежать, с сырым полом и липкими стенами, по которым кишели жабы, крысы и насекомые. При свете факела я увидел на корточках в этой отвратительной дыре человеческое существо, связанное, покрытое ранами, страшное на вид и издающее жалобные стоны.
— Помоги мне вытащить его отсюда, — сказал Бенедиктус.
Мы с усилием приподняли человеческую массу и потащили через коридоры и лестницы к небольшой двери, которую приор отворил. Выход этот вел к подножию стены с видом на пустынное поле. К тонкому стволу высохшего дерева была привязана великолепная дикая лошадь, с золотистой гривой; она ржала от нетерпения и била копытом по скале.
Я понял план Бенедиктуса. С этой стороны скала, на которой стояло аббатство, спускалась покато к глубокой пропасти, носившей название Чертова Баня из-за бурного потока, шумевшего на дне и впадавшего в озеро.
Жертву привязали к спине лошади. Мы глазом не моргнули, но ветер, свистевший и развевавший наши рясы, не раз заставлял нас вздрагивать во время нашей гнусной работы. Факел, привязанный к маленькой двери, мелькая, освещал минутами массивный крест на шее приора; иногда, при движениях, он как-то странно звонил, словно звоном хотел напомнить нам, что Тот, чьими служителями мы были, умер на кресте, прощая своим врагам, и что мы, давшие клятву милосердия и прощения, попирали ногами всякий закон человеколюбия. Но что мог значить этот слабый голос перед зачерствелыми сердцами, в которых давно заглохли и совесть, и чувство долга!
Когда жертва была крепко привязана, Бенедиктус взял два жгута зажженной пакли и сунул их в ноздри лошади, пока я перерезывал удерживающую ее веревку; обезумевшее животное встало
С минуту простояли мы, устремив глаза в туманную даль, откуда раздался крик, затем молча ушли. Тени наши причудливыми фигурами вырисовывались на стене, в то время как мы пробирались в монастырь, как два злодея; мы, которым было дано право отпускать грехи и держать священный сосуд и которые только что совершили самое отвратительное преступление.
Мне было нехорошо, и Бенедиктус шел рядом со мною, молча и с поникшей головой. Был ли он удовлетворен или чувствовал угрызения совести? Я не знал этого, потому что он не делился со мною своими чувствами. Мы простились, молча пожав руки; но часто, много лет спустя, событие это воскресало в моей памяти. Крестьяне рассказывали, что один раз в год, ночью, около Чертовой Бани показывалась, как в тумане, лошадь, с сидящим на ней связанным, отвратительного вида призраком, который исчезал с адским смехом в пропасти, и что кто видел это дьявольское привидение, умирал насильственной смертью.
На другой день, вечером, я пошел в старый подвал на свидание с Нельдой, которую не видел несколько дней. Я ожидал ее довольно долго, как, наконец, раздались поспешные шаги и передо мной появилась монахиня; не поднимая вуаля, она протянула мне продолговатый пакет, перевязанный темной шерстяной ниткой.
— Возьмите это и уничтожьте. Дело идет о спасении Нельды, — произнесла она заметно изменившимся голосом. — Кроме того, предупредите Бенедиктуса, что до епископа дошли подозрительные слухи и у нас производится обстоятельная ревизия. Потом он придет и в ваше аббатство, так позаботьтесь скрыть подземелья.
После этих немногих слов, Мария фон Фалькенштейн — я узнал ее — исчезла, как тень, и я остался, взволнованный и встревоженный, со свертком в руках, заключавшем в себе, по моему предположению, компрометирующие документы.
Не теряя ни минуты, я поспешил предупредить Бенедиктуса и сговориться с ним на счет мер предосторожности, вызываемых посещением епископа. Я бегом проходил длинный пустынный коридор, как вдруг остановился при раздавшемся неожиданном звуке. Из свертка, который я небрежно держал, раздался слабый крик ребенка. Похолодев, с дрожащими руками, я прислонился к стене, не зная, что делать с ребенком, продолжавшим плакать и крик которого звучно раздавался под сводами. В ту же минуту я услышал приближавшиеся шаги. Если это были братья, не принадлежащие к братству, и если бы они увидели меня с новорожденным ребенком, я погиб.
Ледяной пот выступил на лбу; почти не отдавая себе отчета, я конвульсивно нажал рукой голову ребенка; он перестал кричать, и я чуть не задавил его, прижимая к себе. В это мгновение шаги раздались около меня, и я поднял испуганные глаза на подошедшего. Вздох облегчения вырвался у меня: это был Бенедиктус, с ночником в руке. Его пронзительный взгляд устремился на меня.
— Что ты делаешь здесь? — спросил он.
Он увидел, что я не в состоянии отвечать, и, взяв меня за руку, увлек в свою комнату.