Бенито Муссолини
Шрифт:
Во время обеда Муссолини, казалось, полностью сконцентрировался на еде. Низко наклонившись над блюдом и небрежно засунув салфетку за воротник кителя, он ел очень мало и очень быстро. Он слушал Гитлера с тем повышенным вниманием, которое зачастую скрывает тревожное состояние души. В тех редких случаях, когда он вступал в дискуссию, он говорил так неразборчиво, словно немецкий был тем самым языком, на котором он разучился говорить. В первый день переговоров во время перерыва для чаепития он являл собой жалкое зрелище, когда одновременно пил маленькими глотками чай из настоя ромашки и тщетно старался отодвинуть свое кресло от пышущего жаром камина. Наблюдая за ним, Гитлер не переставал поглощать печенье и пирожки с вареньем, а Геринг, выглядевший блестяще в новом серо-голубом мундире, все говорил и говорил, не закрывая рта ни на минуту.
Вся схема деловых переговоров в Бергхофе в точности повторилась через шесть месяцев в августе 1941 года, когда Муссолини, совершая инспекционную поездку по полям сражения в
Уведомление о нападении на Россию было передано итальянцам в четыре часа тридцать минут утра 22 июня. Альфиери был поднят с постели и вызван в министерство иностранных дел Германии, где Риббентроп сообщил ему, что в три часа утра немецкие войска перешли границу с Россией. Муссолини был еще в постели, когда прозвучал телефонный звонок на его вилле в Риччоне. На звонок ответила Рашель и тут же передала новость мужу. Как позже рассказала Рашель журналисту Бруно Д'Агостини, Муссолини тяжело воспринял известие о начале войны с Россией. Он в отчаянии воскликнул: «Дорогая Рашель! Это означает, что война проиграна!» Однако несколько часов спустя Чиано позвонил Альфиери, поручив ему передать личное послание дуче фюреру. Италия считает, что она находится в состоянии войны с Россией начиная с трех часов этого утра, сообщил Чиано Альфиери и затем попросил посла сделать «все возможное, чтобы убедить немцев согласиться с предложением Муссолини об отправке в Россию итальянских экспедиционных войск» [27] .
27
Подобным же образом Муссолини настаивал на том, чтобы итальянские экспедиционные войска сражались вместе с немецкими войсками во время предполагаемого вторжения в Англию в 1940 году. Тогда дуче «выразил свое искреннее желание», чтобы в распоряжение Гитлеру были направлены десять дивизий и тридцать эскадрилий.
Хотя это предложение было встречено в Берлине без энтузиазма, но, тем не менее, Муссолини в узком кругу продолжал настаивать на том, что в данном случае он руководствуется не только чувством уязвленного самолюбия. Италия должна внести свой посильный вклад, чтобы обеспечить «молниеносную» победу. «Если Россия не будет побеждена в первые шесть месяцев, — считал дуче, — то тогда она вообще не будет побеждена». В конце концов, итальянские войска, общей численностью в 200 000 солдат, которые могли бы изменить весь ход войны в Северной Африке, были направлены в Россию, — вопреки советам всех здравомыслящих итальянских генералов, — чтобы сражаться плечом к плечу с немцами на Восточном фронте. Весь ужас, который пришлось испытать итальянцам в России, оказавшимися свидетелями жестокости нацистов по отношению к местному населению, и грубое обращение, которое почувствовали на себе они сами после катастрофы в Сталинграде, когда немцы реквизировали у них большую часть наличного транспорта подобно тому, как это было сделано в Северной Африке в 1942 г., все это не могло не вызвать дальнейшего напряжения в отношениях между двумя участниками слабеющего военного альянса.
Муссолини следил за военными действиями своих войск в России с огромным интересом, который иногда целыми днями буквально поглощал его внимание. Итальянская пресса скрупулезно, до малейших деталей, освещала их на своих страницах. Успехам итальянской армии в такой же мере придавалось чрезмерное значение, в какой принижалось значение немецких успехов. Дуче с радостью воспринял известие о том, что немецкие войска столкнулись с ожесточенным сопротивлением русских под Минском. «Я надеюсь только на то, — заявил дуче, — что в этой войне на Востоке немцам основательно пощипают перья». Подобное отношение к немцам проявлялось в течение всей его поездки по Восточному фронту. Когда он инспектировал туринскую дивизию генерала Мессе, то был явно раздражен домашним видом гладко выбритых итальянских солдат, проезжавших мимо него в реквизированных у местного населения повозках, то и дело застревавших в дорожной грязи. Дуче не мог скрыть своего разочарования по поводу того, что Гитлеру не пришлось увидеть итальянских солдат, какими они рисовались его воображению, — мужественными воинами, сплошь покрытыми боевыми шрамами. По сравнению с ними немецкие солдаты выглядели суровыми и агрессивными. Во время инспекции одной из немецких частей Гитлер вышел из машины к солдатам. Разговорившись с ними, он стал отпускать сомнительного сорта шутки, вызвав у солдат почтительный смех. И он не пригласил с собой Муссолини, оставив его в машине вдвоем с фельдмаршалом Рундштедтом. «Гитлер мог бы взять меня с собой, когда он вышел поговорить с солдатами, — высказывал позднее дуче свое недовольство Альфиери, — вместо того, чтобы оставить меня с этим старикашкой Рундштедтом. Вы заметили, как по-штатски выглядел Гитлер,
Позднее в тот же день, словно стремясь доказать, что он может сделать хоть что-то, чего не сможет сделать Гитлер, дуче подошел к Бауэру, личному пилоту фюрера, и, задав ему несколько вопросов о самолете, который использовался во время инспекционной поездки, неожиданно заявил, что хотел бы сам пилотировать самолет. Когда дуче обратился за согласием к Гитлеру, тот стал растерянно оглядываться вокруг, словно не желая ответить дуче отказом, но надеясь, что кто-то из окружающих подскажет ему правильный совет для того, чтобы отговорить Муссолини от сумасбродной просьбы, при этом не обидев его. Бауэр поймал взгляд фюрера и слегка кивнул, дав понять, что все будет в порядке, и тогда Гитлер неохотно согласился, дуче сел за штурвал самолета, но до самого конца полета Гитлер неотрывно смотрел в спину Бауэра, «словно старался убедиться в том, -
решил Альфиери, — что близость дуче не повлияет на внимательность и реакцию пилота».
Летные способности Муссолини нашли свое отражение даже в официальном коммюнике, поведавшем о ближайших целях держав оси Берлин — Рим и о принципах «Нового порядка для Европы», что должно было уравновесить появление недавно опубликованной англо-американской Атлантической хартии. «Вы можете добавить, — заявил дуче Альфиери, передавая ему инструкции для агентства новостей „Стефани“, — что, в соответствии с моими подсчетами, я пропутешествовал 3300 миль поездом, 1250 — самолетом и 70 — автомашиной. И, как вы можете сами убедиться, я готов проделать все это вновь».
«Его лицо расплылось в улыбке, — вспоминал Альфиери, — он смотрел на меня довольный, как ребенок».
Никогда больше его визиты к Гитлеру не заканчивались на такой радостной ноте.
В начале следующего года в Рим прибыл Геринг, разодетый, как описывал его визит Чиано, «в просторную соболью шубу, чем-то похожую на те, что носили в 1906 году автомобилисты и что носят сейчас высокооплачиваемые проститутки». Геринг предложил, чтобы Муссолини совершил новую поездку в Германию. Гитлер, озабоченный тем, чтобы вновь приободрить дуче, который, по его мнению, окончательно пал духом после печальных для него зимних событий, пригласил Муссолини в замок Клессхайм. «Гитлер говорит, говорит, говорит, говорит», — тоскливо отметил Чиано, описывая эту встречу. «Муссолини отчаянно страдает — ведь это ему, привыкшему самому говорить, приходится вместо этого покорно молчать. На второй день встречи после обеда, когда все, что было нужно, было уже сказано, Гитлер без перерыва говорил в течение часа и сорока минут. Ни одна тема не была обойдена его вниманием: война и мир, религия и философия, искусство и история. Муссолини автоматически время от времени поглядывал на свои наручные часы. Я размышлял над собственными проблемами, и только Кавальеро, этот феноменальный образец раболепия, делал вид, что восторженно слушал фюрера, без конца одобрительно кивая головой. Немцы, однако, переносили пытку гораздо легче, чем мы. Бедняги, им приходилось подвергаться ей практически каждый день, и я уверен, что не было ни одного жеста, ни одного слова, ни одной артистической паузы, которых бы они не знали наизусть. Генерал Йодль, после героической схватки с дремотой, в конце концов, не выдержал и все-таки заснул на своем диване. Кейтель зевал во всю, но ему удалось держать голову прямо».
Позднее Гитлер сравнивал себя с Наполеоном и доверительно сообщил дуче, что он «находится под покровительством Провидения». «Просто не могу понять, — признался Муссолини, возвращаясь домой в Рим, — ради чего фюреру понадобилось приглашать меня к себе».
Три месяца спустя дуче получил возможность задать подобный же вопрос Кавальеро. Более года Муссолини выжидал удобного случая, чтобы нанести визит в Северную Африку. С этой целью он специально проинструктировал генерала Кавальеро о том, чтобы тот направил ему телеграмму с одним лишь словом «tevere», когда будет уверен в том, что итальянская армия перешла в наступление, которое приведет ее к Суэцкому каналу. Такая телеграмма была получена 27 июня, когда итальянцев не оставляла надежда, что контрнаступление Роммеля, отбросившее англичан обратно за египетскую границу, все еще находится в полном разгаре. Но разразившийся циклон задержал отъезд Муссолини на два дня и к тому времени, когда дуче прибыл в Ливию, наступление замедлилось и, наконец, остановилось у Эль-Аламейна [28] .
28
В своей книге «Storia di un anno», написанной два года спустя, Муссолини называет дату 28 июня решающим моментом в войне и в его собственной карьере.
Обозленный поведением командующего, который выставил его в дурацком свете, вызвав на фронт в неподходящий момент, как это уже было ранее во время нападения на Грецию, дуче провел три недели в песках Ливии. Разъезжая вдоль передовых позиций в сопровождении упавших духом итальянских генералов, он пытался подбодрить их обещаниями подкреплений и прорыва в ближайшие дни в Ливию итальянского морского конвоя. Подготовлены планы, уверял дуче генералов, захвата Мальты, и тогда путь через Средиземное море будет свободным от британских кораблей. Но слушавшие дуче не могли скрыть своих сомнений.