Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
— Сир! Я ручаюсь, что письмо давно в Петербурге. Никто не осмелится задержать конверт, на котором вашей рукой начертан адресат.
Слова Мортье, с одной стороны, отрезвили императора, а с другой — утешили его. Все-таки никто не осмелится пренебречь автографом великого человека. Но дело объяснялось у русских проще. Посланное в Петербург немедля доставлялось Аракчееву, а уж там решалась его судьба.
Отчаявшись, Наполеон назавтра обратился к Арману де Коленкуру с предложением отправиться к императору Александру. Впервые в разговоре с надменным аристократом, хотя и вполне покорным
— Коленкур, — обратился он к нему сурово и лаконично, без обязательной улыбки, — я решил идти на Петербург. Я выгоню всю шайку русских и немецких оборванцев из их дворцов и поселю там верных мне людей. Петербург, по вашим словам, жемчужина Европы?
Глаза Коленкура вспыхнули.
— Жемчужина, каких не видел свет, сир! Петербург — это сама Европа, это лучшее, что есть в Европе! Это соединение ума и сердца тех европейцев, которых Европа не оценила, да и не способна была оценить. Петербург — это сон, сказка, фантазия Бога. Это что-то невероятное.
«Рыбка заглотнула крючок», — мелькнуло у привычного к рыбе островитянина.
— Если Александр не покорится, я эту вашу чертову жемчужину сотру в порошок, — тихо и угрожающе промолвил император. — Вы клялись, что любите Петербург и что там вы обрели счастье. Неужели вы допустите гибель столь полюбившегося вам города? Взгляните окрест — во что превращена Москва? Поезжайте туда, передайте царю мое послание. Но помните, чтобы Северный Тальма вас не провел за нос. Он хитрец в облике простофили! И привезите мне мир. Я вас озолочу. Я уверен, что Александр послушает именно вас, испугавшись ужасной участи второй своей древней столицы. Ведь вы, аристократы, одного поля ягоды.
Воцарилась долгая и тягостная тишина. Невыносимая и для императора, и для Коленкура.
— Почему вы ничего не отвечаете, Арман?
— Сир, хотите ли вы знать истину? Или предпочитаете покорность?
Наполеон вопросительно посмотрел на одного из немногих французов в его окружении, для которых интересы отечества стояли на первом месте.
Император пожал плечами. Понятно, что он желает знать истину, хотя предпочитает покорность.
— Моя поездка не принесет ни вам облегчения, ни Великой армии, ни даже Франции.
— Вы ведете речь обо мне, Арман? — иронически удивился Наполеон.
Но Коленкур пропустил сквозь себя язвительную иронию. Она не задела его, как задевала обычно.
— Настала пора, сир, отводить войска за Неман и продолжить войну в привычных условиях, с хорошо изученными противниками.
— За Неман? Вы с ума сошли, дорогой Коленкур! Я собираюсь зимовать в Москве и, как только предоставится возможность, идти на Петербург, чтобы выполнить то, что я вам сейчас обещал.
— Вы шутите, сир?! Москва непригодна для зимовья. Я хорошо изучил Россию и ее народ и повторяю: Москва непригодна для зимовья.
— Я настаиваю на вашей поездке к Александру, герцог.
— Нет, сир! Коленопреклоненно прошу меня простить. Я не могу взяться за поручение, зная заранее, что оно обречено на провал.
И, сделав паузу, Коленкур добавил,
— Я не хотел бы брать всю полноту ответственности за поручение, которое не сумел бы довести до успешного завершения.
— Я вас более не задерживаю, герцог, — холодно произнес Наполеон.
Граф Лористон не посмел отказаться и через день был передан французским эскортом под защиту эскадрона драгун, которых выслал на аванпост сам Кутузов.
Лористон не Коленкур. Лористона опытный главнокомандующий легко обведет вокруг пальца. В Петербург его, конечно, не пустят и будут кормить завтраками до белых мух. А там с почетом и назад.
Плохие исполнители и плохие ученики
Когда Винценгероде узнал, что действительный статский советник Яковлев добивается личного и конфиденциального свидания, то сразу решил отправить его в главную квартиру под усиленным конвоем, отказавшись от встречи с глазу на глаз. Он уже знал, что Яковлев через Мортье попал к Наполеону и имел с ним долгую секретную беседу. Такой гость вовсе не улыбался Винценгероде. Наполеон, безусловно, расспрашивал Яковлева, и не исключено, что советовался с ним. Яковлев, очевидно, внушил доверие, иначе Бонапарт не использовал бы его в качестве курьера. В сложившейся ситуации принять Яковлева тет-а-тет абсолютно немыслимо. Вместе с тем кто знает, как обернется интрига? Вдруг государь втайне ожидает первого шага заклятого врага и рассердится за суровое обращение с посланцем? Во времена аустерлицкого разгрома Винценгероде пришлось давать объяснения по поводу ходивших слухов, в которых он фигурировал как один из виновников несчастья. Дескать, именно он выдал неприятелю план русского командования. Фамилия барона напоминала фамилию австрийского генерал-квартирмейстера Вейройтера, не без оснований подозревавшегося в контактах с французами. Вдобавок Винценгероде когда-то служил в австрийской армии.
— Береженого Бог бережет, — сказал Винценгероде сам себе и вызвал поручика графа Орлова-Денисова. — Ты, братец, эстафетой, — слово «братец» он произнес по-русски, — собери штабных офицеров, передай приказ генералу Иловайскому, чтобы доставили Яковлева в Клин, разыщи Бенкендорфа и Волконского, и только тогда устроим встречу в присутствии всего офицерского сообщества. Он, конечно, не наполеоновский агент, но человек явно предосудительный и неосторожный.
Когда появились Бенкендорф и Волконский, Винценгероде обговорил с ними дальнейшие намерения.
— Нет сомнения в том, что корсиканец готовится бежать из Москвы. Он там в ловушке. Чигиринов донес, что приготовлено для путешествия специальное депо с двумя отделениями: кабинетом и спальней. Внутренность обита мехом. Личные вещи упакованы и ночью отправлены в Смоленск.
Бенкендорфу мысль барона о том, что Наполеон готовится оставить вскоре Москву, показалась вполне реальной.
— Тогда, пожалуй, на Можайку не худо бы мне перейти, — сказал Бенкендорф. — Оттуда я сумею делать набеги на Смоленский тракт и наблюдать передвижение частей. А вы, ваше превосходительство, вероятно, возвратитесь в Черную Грязь?