Бенкендорф

Олейников Дмитрий Иванович

Ты, освятив тобой избранный;Сан, Ему в очах общественного мненья Завоевал почтение граждан…

Текст проекта Бенкендорфа не сохранился, но благодаря Волконскому общий смысл его понятен: следуя принципу «не место красит человека, а человек место», Бенкендорф полагал, что «честные лица», объединившись на «честных началах» в «когорту добромыслящих», смогут тайно наблюдать за обществом и те самым охранять его как от «притеснений», так и от «заблуждений».

Император Александр не принял предложений Бенкендорфа, хотя и полагал, что «секретная политическая полиция… необходима в теперешних обстоятельствах»100, то есть во время противостояния с Наполеоном. Бенкендорф просто опоздал со своим проектом. Пока он был на войне, в столице уже был образован родственный его идее Комитет общей безопасности, по-другому называвшийся Комитетом 13 января 1807 года. (Любопытно, что «Комитет

общей безопасности» — это одна из форм русского перевода названия Комитета общественного спасения, существовавшего в революционной Франции. Её, например, употреблял П. И. Пестель, считавший, что Франция «блаженствовала под управлением Комитета общей безопасности»101.) Это учреждение, призванное заполнить вакуум, оставшийся после упразднения ещё в 1801 году Тайной экспедиции Сената, поначалу состояло из министра юстиции и двух сенаторов; однако дел для него накопилось столько, что уже через месяц после начала работы комитет обзавёлся собственной канцелярией102. Помимо этого комитета, были созданы секретные («таинственные») отделы полиции в Москве и Петербурге. По примеру «большого уха Парижа» они были призваны «получать и ежедневно доносить» начальству «все распространяющиеся в народе слухи, молвы, вольнодумства, нерасположение и ропот, проникать в секретные сходбища». Предполагалось «допустить к сему делу людей разного состояния и различных наций, но сколько возможно благонадёжнейших», заботящихся «о беспристрастном донесении самой истины и охранении высочайшей степени тайны». При этом планировалось, явно по примеру тайной полиции Фуше, иметь своих людей «во всех стечениях народных между крестьян и господских слуг; в питейных и кофейных домах, трактирах, клобах, на рынках, на горах, на гуляньях, на карточных играх, где и сами играть могут, также между читающими газеты — словом, везде, где примечания делать, поступки видеть, слушать, выведывать и в образ мыслей входить возможно»103. В довершение ко всему именно в 1810 году, 17 августа, из Министерства внутренних дел по предложению М. М. Сперанского было выделено Министерство полиции с его «особенной канцелярией», занимавшейся «делами благочиния» и состоявшей примерно из двух десятков чиновников. О том, что глава министерства А. Д. Балашов использовал для работы именно опыт Франции, свидетельствует его письмо русскому посланнику в Пруссии: «Что же касается до устава высшей секретной полиции во Франции, то на доклад мой Его Императорское Величество изъявить изволил высочайшее соизволение на употребление вашим сиятельством нужной для приобретения сего манускрипта суммы, хотя б она и ту превосходила, которую австрийское правительство заплатило, лишь бы только удалось вам сделать сие, теперь весьма нужное, приобретение, чем особенно Его Величество изволил интересоваться»104.

Как позже признавался Александру министр внутренних дел В. П. Кочубей, немедленно после создания нового министерства «город закипел шпионами всякого рода: тут были и иностранные, и русские шпионы, состоявшие на жалованьи, шпионы добровольные; практиковалось постоянное переодевание полицейских офицеров; уверяют, даже сам министр прибегал к переодеванию. Эти агенты не ограничивались тем, что собирали известия и доставляли правительству возможность предупреждения преступления; они старались возбуждать преступления и подозрения. Они входили в доверенность к лицам разных слоёв общества, выражали неудовольствие на Ваше Величество, порицая правительственные мероприятия, прибегали к выдумкам, чтобы вызвать откровенность со стороны этих лиц или услышать от них жалобы. Всему этому давалось потом направление сообразно видам лиц, руководивших этим делом»105. И хотя подобные методы были далеки от благородных желаний Бенкендорфа и его товарищей, сама идея тайной полиции была сполна реализована, и император Александр имел все основания не утверждать проект Бенкендорфа.

Однако флигель-адъютант попытался найти «когорту добромыслящих» в другом месте. Он стал членом тайной организации, давно стремившейся избавить род человеческий от свойственных ему недостатков, достичь «златого века» и даже построить царство Божие на земле.

Начиная с 1810 года мы видим Бенкендорфа в списках членов масонской ложи «Соединённых друзей» (Les amis reunis), причём не на низшей ступени «ученика», а в продвинутом разряде «мастера»106. (Позже в донрсе А. Б. Голицына утверждалось, что вследствие причастности к масонскому ордену Бенкендорф не был беспристрастен в решении политических дел107.) В неё в разное время входили такие разные люди, как великий князь Константин Павлович, граф Станислав Костка-Потоцкий, граф А. И. Остерман-Толстой, министр полиции А. Д. Балашов, П. А. Вяземский, А. С. Грибоедов, П. Я. Чаадаев, С. Г. Волконский, П. И. Пестель, М. И. Муравьёв-Апостол… Намерения основателя ложи А. А. Жеребцова* казались вступающим в неё важными и благородными: «Стереть между человеками отличия рас, сословий, верований, воззрений, истребить фанатизм, суеверия, уничтожить национальную ненависть, войну, объединить всё человечество узами любви и знания»108. Тайное и благородное объединение единомышленников (каким, видимо, казалась ложа неофиту) ради достижения благих целей по совершенствованию рода человеческого — не образ ли «когорты добромыслящих», о которой мечтал Бенкендорф? В обоих случаях главной для Бенкендорфа

была причастность к кругу целеустремлённых людей, обеспокоенных тем, как портится год от года род человеческий. Как привлекательно звучали слова гимнов:

Не Вавилонску башню Мы созидаем здесь, А истину всегдашню, Чтоб свет был счастлив весь…109

или

Оставьте гордость и богатство, Оставьте пышность и чины, — В священном светлом храме братства Чтут добродетели одни110.

На таинственном треугольнике, считавшемся символом ложи «Соединённых друзей», были выписаны три латинские буквы S, обозначавшие Soleil, Science, Sagesse — солнце, науку и благоразумие. Впрочем, братья-масоны не замыкались исключительно на «работе над своим диким камнем» (то есть умосозерцательным совершенствованием нравственности). Наоборот, постепенно ложа приобрела репутацию «беспокойной», отличающейся пышными обрядами, буйными пиршествами и богатым убранством собственного помещения для собраний, что говорило о высоком статусе её завсегдатаев. К братским торжественным трапезам порой приглашались «прекрасные нимфы двора Купидона», то есть дамы; на некоторых собраниях играл весьма неплохой оркестр «братьев гармонии», как тут называли музыкантов111. Был даже издан печатный сборник песен с нотами: «Гимны и кантаты для петербургской ложи „Соединённых друзей“». Одним из известных авторов гимнов был дядя и «парнасский отец» А. С. Пушкина Василий Львович. В его стихах на французском языке воспевалась любовь к России. Одна из песен даже вышла за стены ложи. Она начиналась строками:

Servir, adore sa Patrie С’est le devoir d’un bon magon (Служить своей Отчизне, восхищаться ею — Вот обязанность истинного каменщика!)112.

При всём этом «беспокойная ложа» беспокойств политических не доставляла. Вхожий в неё министр полиции и генерал-адъютант А. Д. Балашов именно в 1810 году лично призвал к себе управляющих петербургскими ложами и добился согласия «доставлять в министерство полиции ежемесячные отчеты о всём происходящем в собраниях их, которые сам несколько раз посещал»113.

Александр I в то время был прекрасно информирован о деятельности масонов. Вот приводимый в мемуарах Я. де Санглена (управляющего упоминавшейся Особой канцелярией Министерства полиции) его диалог с императором:

«— Вы франкмасон или нет?

— Я в молодости был принят в Ревеле; здесь, по приказанию министра, посещал ложу „Астрея“.

— Знаю; это ложа Бебера. Он честный человек; брат Константин бывает в ложе его. Вам известны все петербургские ложи?

— Кроме ложи „Астреи“, есть ложа Жеребцова, Шарьера и Лабзина.

— Сперанского ложу вы забыли?

— Я об ней, государь, никакого понятия не имею…

— Балашов сам вступил в ложу Жеребцова.

— Знаю, государь, от самого министра, и удивляюсь, каким образом министр полиции принят в сотрудники и собраты.

Государь засмеялся. <…>

— Почему не вступили вы в ложу Жеребцова?

— Я предпочёл ритуал немецкий. Оц проще; французский слишком сложен, театрален и не соответствует настоящей цели франкмасонской»114.

Сам М. М. Сперанский, находясь на вершине своего положения, составлял для Александра записку, «которая обеспечила бы государю более благотворное влияние» на масонство, и даже пытался создать единую «масонскую конституцию». Масонство в России переживало расцвет.

Однако ложа Жеребцова постепенно стала всё больше зам]ыкатъся на внешних, церемониальных сторонах обрядности. Рассматривая акты ложи, министр народного просвещения писал: «Учения масонского в них мало, и предмету нет никакого, в чём сами начальники согласуются; признавались мне, что они определительной цели не имеют и тайны масонской никакой не ведают»115. Даже если предположить, что это был хитрый масонский манёвр и «братья» высших степеней обладали другими, таинственными намерениями, Бенкендорф не достиг такого уровня посвящения, чтобы знать о целях ложи больше, чем знал министр. В результате его желание активно действовать «на пользу царю и Отечеству» не находило достаточной реализации внутри масонской системы. Выход из образовавшегося тупика был уже привычным: Бенкендорф направился туда, где служба на благо Отечества была понятна и почётна, — в действующую армию.

В конце 1810 года в Петербург приехал М. С. Воронцов. Он как бы «сменял» Бенкендорфа в Молдавской армии во время прошедшей кампании, на протяжении которой успешно командовал полком — по крайней мере до тех пор, пока не заболел весьма распространённой в войсках молдавской лихорадкой. Получив два месяца отпуска на лечение, Воронцов провёл их в столице, а когда собрался обратно, то пригласил Бенкендорфа поехать вместе. Император Александр не возражал (тем более что Репнин, так и не пропущенный французами в Испанию, вернулся в Петербург), и весной 1811 года друзья отправились на юг, в весёлое и необременительное путешествие, конечным пунктом которого был театр военных действий с Турцией.